Крылатое племя

наступавшие с плацдармов севернее Киева, уже вышли на окраину города, а гитлеровцы спешно отходят

в юго-западном направлении.

— Так, значит, к празднику Киев будет освобожден? — восторженно воскликнул командир эскадрильи

Саня Вахлаев.

— Должны освободить, — уверенно подтвердил Матвеев и пошел с радостной вестью на другой край

стоянки самолетов.

После его ухода на некоторое время воцарилась тишина. Каждый был занят своим, осмысливая

услышанное. Потом Игорь Кустов, молодой летчик, привстал на локте:

— Что я думаю, братцы. Вот наземные части, бывает, идут в бой со знаменами. А мы свое знамя никогда

не видим, в чехле оно хранится, в штабе.

— Может, ты полковое знамя на свой «як» прицепишь? — прищурился в улыбке лежавший рядом с

Игорем пожилой летчик. [89]

— Нет, знамя нам с собой брать нельзя, это я прекрасно понимаю. А создать своеобразное знамя можем, если выкрасим носы истребителей в красный цвет. И понесем мы его в бой в честь двадцать шестой

годовщины Октября.

Я лежал и смотрел на Игоря. По осунувшемуся, усталому лицу ему можно было дать значительно больше

недавно исполнившихся двадцати двух лет. Полтора года войны, восемнадцать сбитых самолетов и

тяжелое ранение оставили глубокие следы. Только умные глаза под густыми бровями смотрели по-

прежнему с юношеским задором.

— Не ерепенься, — возразил Кустову тот же летчик, — Твоя глупая затея ничего, кроме вреда, не даст.

Яркая окраска только демаскирует наши самолеты.

Открытая, смелая, благородная натура Игоря сразу восстала. Покрасневший, он вскочил на ноги, но от

возбуждения не мог вымолвить ни слова.

— Ты, смотрю, с полоборота заводишься, тебе нельзя и слова сказать, — примирительно усмехнулся

бывалый летчик.

Кустов бросил на него уничтожающий взгляд:

— По правде говоря, нехорошее о тебе подумал. Не боишься ли?

— Отгадал. Немного опасаюсь. Да и ты не очень-то храбрись, а лучше послушай. — И летчик рассказал

историю из своей жизни.

Это случилось на Калининском фронте в 1942 году. Из-за недостатка зеленой краски капот его мотора

техники покрасили красной. И вот когда по тревоге летчик прибежал к самолету, то прямо остолбенел: его И-16 напоминал гриб-мухомор. Что-либо делать уже поздно, нужно было вылетать на сопровождение

штурмовиков.

— Полетели, — вспоминал пилот, — и сразу обнаружились странности. Обычно звено истребителей

всегда держалось метров на двести — триста в стороне и сзади «илов». А в этот раз я все время

оказываюсь рядом с штурмовиками. В чем дело? Сначала не понимал, а потом дошло. Летчики-

штурмовики заинтересовались моим разряженным самолетом и подходили посмотреть [90] «диковину».

Невольно подумал: «А что, если и «мессеры» тоже отдадут мне особое предпочтение?»

Так и получилось. Только штурмовики сбросили бомбы на немецкие танки и обстреляли скопление

пехоты, как на нашу шестерку истребителей набросились десятки «мессеров»!

Словно заново переживая давний бой, рассказчик оживился:

— Произошла короткая схватка. Меня с моим ведомым сразу отрезали от группы. Остальных

преследовать не стали, а нас двух зажали. Ведомого скоро сбили. Затем взялись за меня. Вот уж

погоняли, чудом ноги унес...

— Может, потому и унес, что был красный нос! — срифмовал Игорь.

— Вот ты шутишь, а мне тогда не до смеху было. Очень они старались вогнать меня в землю. Наверняка

думали, что прихватили какого-нибудь большого начальника или аса!..

— Ну, теперь не сорок второй год, — заметил я.

— И мы не на «И-шестнадцатых», — подхватил Кустов.

Разгорелся спор: перекрашивать самолеты или нет? В конце концов сторонниками Игоря оказались все, кроме летчика, который в 1942 году пострадал.

На другой день — 6 ноября — Киев был освобожден. Необычайный подъем охватил войска фронта. В

нашем полку тоже царило оживление — летчики пожелали летать только на «яках», выкрашенных в

красный цвет.

Мне в тот день пришлось патрулировать в воздухе во главе восьмерки красноносых истребителей. В

нашу задачу входило не позволять вражеской авиации бомбить советские наступающие войска.

Поднялись в воздух. И вот уже под нами Киев. Сквозь пелену густой дымки еле просматриваются

отблески пожаров. На западе и юго-западе, куда отступают немецко-фашистские армии, виднеются

огромные факелы огня. Враг опустошает Украину.

Трудно дышать, и солнце потускнело, будто его заслонили грязным стеклом. Видимость отвратительная.

Лишь яркие носы наших самолетов выделяются на фоне грязно-желтого дыма. Мне вспоминаются слова

[91] Игоря Кустова и кажется, что несем мы гигантское знамя, символ свободы и счастья. Видит ли это

Киев? Кустов летит парой правее меня. Как автор идеи полета на красноносых машинах, он тревожится

за успех, опасается, что в дыму мы можем проглядеть противника. Я слышу в наушниках его

приглушенный недовольный голос:

— Вот чертова муть! Когда только это кончится?

И тут же, словно уступая его мольбе, дымное марево расступается и мы вырываемся на сияющую

поверхность бескрайнего воздушного океана.

Солнце светит ярко-ярко. Дышится легко и свободно. Но солнечные лучи еще не пробивают