Крылатое племя

образовавшейся «карусели» я увидел «червонного туза». Он производил неожиданные маневры, то

уклоняясь от ударов, то вдруг бросаясь на наши самолеты.

Я устремился к нему. По радио передаю Майорову:

— Следи за мной и «тузом». Атакую его в лоб.

И вот мы встретились лицом к лицу. Фашист несется мне навстречу, я — ему. Посмотрим, у кого крепче

нервы! Враг думает, что я не выдержу лобовой атаки, [110] отверну в сторону или уйду вверх. Секунды

огромного напряжения!

Не выдерживает враг. Фашистский самолет взмывает вверх, пытается уйти переворотом через крыло. Но

при этом он подставляет свое «брюхо» под прицел летчика Майорова. Пулеметная очередь прошивает

вражескую машину. Объятая пламенем, она неуклюже переворачивается и факелом несется к земле.

Таким был конец «червонного туза». Сбил его советский летчик коммунист Майоров, впоследствии

Герой Советского Союза.

А на помощь своим уже спешила та отвлекающая четверка «мессершмиттов», но было уже поздно. Мой

заместитель зашел сзади снизу и поразил из пулемета еще одного «фокке-вульфа». Через мгновение

загорелся пятый.

Воспользовавшись преимуществом в высоте, я со своим ведомым успел догнать покидающего поле боя

противника и сбить еще одного фашистского аса.

В этом бою мы уничтожили шесть вражеских самолетов, не потеряв ни одного своего. Восьмерка

«червонного туза» перестала существовать. [111]

П. Головачев. Листая летную книжку...

Обычно к ней обращаешься, когда надо сделать очередную запись о выполненном полете: пробыл в

воздухе столько-то минут, на такой-то машине, произошло то-то и то-то. И опять лежит в столе твоя

летная книжка, твоя неизменная спутница в жизни и службе с тех самых пор, как ты впервые поднялся в

небо.

А недавно, в свободное время, я решил полистать ее. Только взял в руки, и нахлынули воспоминания.

Память воскресила события — радостные и драматические, напомнила о боевых товарищах...

«Кто не участвовал в битве на Волге, тот по-настоящему не видел войны», — утверждает один мой

приятель. Оставим на его совести точность формулировки, но сознаемся, что бои там были

действительно жестокими. Для нас, летчиков, кроме ежеминутной опасности, там была еще адски

тяжелая фронтовая работа. Не успеешь приземлиться, и опять надо вылетать, опять до изнеможения

вертеться в бешеном хороводе, драться с врагами, которых втрое, впятеро больше.

Тогда мы прикрывали переправу через Дон у Калача. Наши войска отступали. Гитлеровцы прорвались к

Харькову, лавиной покатились к Воронежу.

29 июля 1942 года. Возвратилась из боя наша шестерка истребителей. Сели на аэродром. Вдруг над

головами появляются две эскадрильи «юнкерсов». Пришлось нам отгонять бензозаправщики и взлетать

на остатках горючего.

Врезался я в строй фашистских бомбардировщиков. Одну машину сбить успел, но воздушный стрелок

[112] с другой резанул очередью по моей кабине. Раненный в лицо, я потерял сознание. Очнулся и вижу: мой ЛаГГ-3 штопорит, целясь носом прямо в Дон.

Не знаю, как сумел вывести самолет из штопора и дотянуть до высокого берега. Почувствовал удар — и

опять ночь в сознании.

Второй раз пришел в себя спустя несколько часов. Ничего не вижу, только слышу разговор:

— Как думаете, зрение к нему возвратится?

— Будем надеяться на лучшее.

Возможно, я пошевелился или застонал, только чей-то голос заметил:

— Обратите внимание, к нему возвращается сознание! — и приблизившись спрашивает: — Молодой

человек, вы меня слышите?

Чувствую, вопрос относится ко мне. С трудом, пересиливая боль, приоткрываю глаза. Тот же голос

интересуется :

— Скажите, что вы сейчас видите?

— Вижу... седую... бороду. .

Позже узнал, что густой бас, который я тогда слышал, принадлежал знаменитому профессору Филатову.

Это он сделал мне операцию и возвратил зрение.

В тот день сбили не только меня. На аэродром не вернулись многие из наших летчиков. Но задача была

выполнена. Мы не позволили гитлеровцам бомбить наши войска. Недаром еще с начала 1942 года наш

полк носил звание гвардейского, а двенадцать летчиков полка были Героями Советского Союза.

И все же, критически оценивая свои действия, многие сознавали, что опыта у нас недостаточно, в боях

допускаем немало ошибок. Некоторым из летчиков эти ошибки стоили жизни.

Понимал это и командующий воздушной армией. Поэтому он решил тогда: как ни трудно складывается

обстановка на фронте, летную молодежь в бой не пускать, а учить, пока она не овладеет каким-то

минимумом тактического мастерства. Командующий взял на себя риск, и наш полк перебросили на

аэродром подальше от линии фронта, куда фашистские бомбардировщики летали не часто.

Тут мы время зря не теряли. Каждый день был насыщен до предела. Проводились многочисленные

учебные [113] полеты, в которых сколачивались пары, четверки, восьмерки истребителей. А это нам

особенно требовалось. Молодым летчикам необходимо было привыкнуть друг к другу в воздухе, изучить

любые приемы напарника, усвоить его летный почерк.

Ведь вот вспоминаю Колю Гудилина. Вроде бы и летал неплохо, а в паре держаться не умел. Как только

ведущий начнет энергичный маневр, Коля сразу отстает. Или Вася Бондаренко. Три дня он участвовал в