Крылья беркута

— Возьми стул и садись. Я люблю посидеть у огонька. И приятно и думается легко. Подвигайся вот сюда, поближе. — Игуменья указала место рядом с собой, но так, чтобы ей было видно лицо Нади. — Ну, рассказывай.

— О чем?

— О себе. Зачем пришла в обитель?

— Не знаю, — неохотно ответила Надя и добавила: — Просто так.

Игуменья усмехнулась.

— Просто так, дитя мое, ничего не бывает. Всему есть причина, и всему, что дано свыше постичь разуму человеческому, можно дать объяснение. Тебе сколько лет?

— Семнадцать.

— Семнадцать, — почти нараспев повторила игуменья и вздохнула. — Лучшая пора юности. И ты решила посвятить себя богу?

— Как? — не понимая, спросила Надя.

— Но ты собираешься постричься в монахини?

— Нет, — не задумываясь, решительно возразила Надя. — Я пока еще ничего не решала.

Надя ждала, что игуменья начнет уговаривать ее, и была немало удивлена, когда она сказала:

— И правильно, дитя мое. Спешить в таких серьезных вопросах не следует. Надо все обдумать, проверить свои мысли и сердце, и только тогда, когда поймешь, что у тебя нет иного пути, кроме как путь служения господу, а все мирское не несет тебе радости, только тогда вставай на стезю избранных. Ведь ты еще не готова к такому подвигу?

Надя промолчала.

— Прежде надо пройти искус положенный. — Игуменья задумалась, потом вздохнула, поднялась с качалки и направилась к печке.

Надя догадалась, что она собирается подбросить дров, и хотела опередить ее, но игуменья не разрешила:

— Не надо, не надо, я сама! Очень люблю подкладывать в жаркую печь сухие березовые дрова, они красиво загораются, вдруг, сразу. Огонь начинает бушевать, безумствовать, и, если приглядеться к пламени, оно окажется разноцветным. А когда пристально и долго смотришь, создается иллюзия, будто пламя живое.

Игуменья присела на корточки и долго смотрела, как огонь, взвихрившись, жадно накинулся на бересту; береста корчилась, свертывалась, и оттого пламя бушевало еще больше, постепенно обтекая, обволакивая поленья со всех сторон.

Надя чувствовала себя неловко, вроде была здесь лишней, однако сидела, понимая, что уйти нельзя.

Игуменья не спеша поднялась. Подойдя к Наде, опустила руку ей на голову и несколько раз ласково провела ладонью по волосам. Надя ничего подобного не ожидала, растерялась и не знала, как ей быть, как дальше держать себя.

— Много ты хлебнула горя, девочка.

— Я?!

— Детство без родителей не бывает счастливым. — Игуменья отошла к окну, постояла в задумчивости.

Теперь Надя увидела — она еще не стара, на лице не заметно морщин, оно кажется совсем моложавым. Росту она была выше среднего, а может, это только так казалось из-за черной длинной одежды до полу.

— На беду нашу, — продолжала игуменья, — многие люди живут по законам волчьим. Забыли бога и его святые заветы. Жадность и зло царят в мире. И редко кто протянет руку помощи сирому, калеке или же вдовице. Тяжелые времена достались на нашу долю. Люди оставили бога и предались во власть дьявола. Сохранить свою душу в чистоте и непорочности — вот к чему надо сейчас стремиться и единственно этому подчинить свою жизнь. И что есть жизнь? Мимолетное пребывание на земле. Мимолетное! И стоит пожертвовать им во имя жизни грядущей, вечной и радостной! Счастлив тот, кто изберет на земле путь верный, но тернистый. Впрочем, я обо всем этом говорю не потому, что думаю — ты не слышала подобного, и я хочу наставить тебя на путь истинный, — нет! Просто пришли в голову грустные мысли. Ты ведь училась в гимназии? Значит, все это слышала от законоучителя. Любила читать?

— Что?

— Вообще.

— Очень.

— Каких же ты писателей знаешь?

— Да многих. И Пушкина читала, и Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Мамина-Сибиряка, Шеллера-Михайлова, Гончарова... Конечно, не все их сочинения — отдельные произведения.

— Прочесть все книги так же невозможно, как объять необъятное. Человеку сие не дано. Ну и какие произведения тебе особенно понравились?

— Трудно сказать.

— Ну, нет, — возразила хозяйка, — этого не может быть. У каждого человека, я имею в виду людей начитанных, есть свои любимые писатели, книги, герои. Я, например, не раз перечитывала Тургенева. Читаешь — и кажется, будто вдыхаешь нежный аромат.

— Мне тоже нравится, как он пишет.

— А Базаров?

— Особенно Базаров.

— А Рудин?

На лице Нади появилась снисходительная улыбка.

— Не знаю, что ответить... Он много болтает. И я ему не верю. Не люблю таких.

— Но Базаров? Он не менее болтлив.

Надя хотела было горячо вступиться за своего любимого героя, но сдержалась, сообразив, что здесь не место для литературных споров и что пришла она совсем не за этим. Все же оставить вопрос без ответа было неловко.

— У него другой характер.

— Сильная личность? Да?

Не поняв, то ли игуменья навязывает свое мнение, то ли пытается уточнить, как же она относится к предмету беседы, Надя сказала то, что думала:

— Да, у него сильный характер.

— Тебе такие нравятся?

Наде показалось, что в голосе игуменьи послышалась неодобрительная усмешка.

— А что хорошего, например, в Илье Обломове? Противный слизняк.

— Да, конечно, — согласилась игуменья. — Но это уже крайность, другая крайность.