Крылья беркута

— Об этом, если хотите, когда-нибудь на досуге, — усмехнувшись, сказал поручик и, став серьезным, пояснил: — Сейчас у меня времени в обрез. Я забежал на одну минутку.

— Перекусить-то хотя удалось? — спросил Стрюков.

— Спасибо. У атамана. Правда, на ходу, но сейчас не до пиршеств. — Шагнув к ним поближе, почти вплотную, Обручев зашептал: — Я забежал как преданный друг Ирины Ивановны и вообще вашей семьи. То, что я вам скажу, пока тайна... Готовится отступление.

— Чье? — выдохнул Стрюков.

Обручев удивленно глянул на него.

— Атамана, конечно.

— Нет, это все-таки правда? Понять того не могу...

Обручев не стал слушать Стрюкова, видимо не интересуясь тем, чего тот не в состоянии понять.

— Штаб казачьего войска уже покинул город. Только что. Атаман тоже. Завтра к вечеру — хотя это уже не завтра, а сегодня, — так вот, сегодня к вечеру в Южноуральске войск атамана не будет. Полковник Рубасов при мне отдал приказ выпустить из тюрьмы уголовников.

— Быть того не может! — возмутился Стрюков. — Это же безумство!

— Не сказал бы. В борьбе, как известно, все средства хороши. Полковник Рубасов понимает, что делает. Но соль не в этом. Иван Никитич, — почти просящим тоном заговорил Обручев, — я забежал уговорить вас: уезжайте! Рубасов советует держать путь на Уральск, вслед за штабом. Туда будут отходить и главные силы. Времени мало, да и обстановка, как мне известно, серьезная. Красные, оказывается, уже захватили часть города... Ирина Ивановна! Уезжайте, умоляю!

Последние слова Обручева прозвучали так искренне и сердечно, что Стрюков понял и окончательно утвердился в мысли, что Ирина ему не совсем чужая и уж если он так упрашивает, то и вправду боится за ее судьбу.

— А вы? — немного помолчав, спросила Ирина.

— Я? Остаюсь здесь, — не сразу и через силу ответил он.

— Зачем? — не скрывая волнения, спросила Ирина.

Стрюков отошел в сторону.

— Опасно, да?

Не отвечая прямо на ее вопрос, Обручев сказал:

— Я должен остаться здесь. Должен. И хочу этого. Понимаете? Но вы знайте, что со мной... В общем обо мне не беспокойтесь. И берегите себя. А я найду вас. Где бы вы ни были... Прощайте. И Христом-богом молю: уезжайте!

Обручев сорвал перчатки, взял руку Ирины, мягко сжал ее и поднес к губам.

— Да хранит вас бог! — прошептала Ирина, перекрестила его, потом вдруг крепко обняла, поцеловала и отпрянула.

— Прощайте, Иван Никитич! — сказал Обручев, козырнул и, не оглядываясь, быстро зашагал по улице.

Через несколько мгновений он исчез в буране.

Глава четырнадцатая

Едва наступил рассвет, снова началась пальба. Так же, как и ночью, выстрелы гремели неподалеку, видимо, сражение шло за центр города. Было похоже, что войска казачьего атамана засели в Гостином дворе и ведут оттуда прицельный огонь по наступающим красным. А взять Гостиный двор нелегко — крепость! Его построили более двухсот лет назад, еще в те далекие времена, когда и сам город был неприступной крепостью.

Гостиный двор — громадный четырехугольник, со всех сторон обнесенный высоким двухэтажным сооружением с каменными стенами толщиной в полтора метра. Четверо массивных кованых ворот: из пушек по ним пали — не прошибешь. А над воротами башни с бойницами. Если поставить там хотя бы по одному пулемету, никакая сила не подступится, к тому же город раскинулся на ровном месте, улицы прямые, из конца в конец просматриваются. Словом, в Гостином дворе можно сидеть до тех пор, пока хватит припасов.

А рядом с Гостиным — дом купца Панкратова. Из окон его шестого этажа виден не только город, но и все пригороды. А если глянуть в другую сторону, за Урал, — за рекой роща темнеет, за ней Ситцевая деревня, дальше — степь, и где-то на далеком горизонте чуть маячат стены еще одной крепости — Менового двора. Когда-то здесь вели большую торговлю индийские и российские купцы. Торговля была главным образом меновой, отчего крепость и получила свое название.

В городе все знали, что в окнах шестого этажа панкратовского дома стоят пулеметы и что, как только завязались бои с красными, они то и дело постукивают. Голоса у них разные, и потому, что они находились выше других, как бы господствуя над городом, их трескотня была отчетливее и выделялась из общего шума боя. Стрюков сразу же узнавал их перестук. Он и название им дал — «панкратовские».

Сегодня «панкратовские» почему-то работали реже.

Во время завтрака Иван Никитич то и дело прислушивался и, уловив знакомые звуки, облегченно покрякивал. Ирина заметила это и, не понимая, в чем дело, спросила. Стрюков пояснил: стучат «панкратовские» — значит, в центре пока что свои.

После ранней встречи у ворот с Обручевым разговор между отцом и дочерью не вязался. Стрюков был не только поражен недопустимым, с его точки зрения, поступком Ирины, но и оскорблен в лучших своих чувствах.