Крымская лихорадка

– Еще не вечер, – пробормотал Носков. – Сейчас мои сотрудники готовят обращение к генеральному секретарю ООН, к генеральному секретарю ОБСЕ.

Валебный повернулся к сопровождавшим его милиционерам:

– Вырубить телефоны спецсвязи. Отключить все обычные телефоны. Запереть в гараже все автомобили бывшего президента.

– Не творите беззакония, генерал, я пока что действующий президент, – повысил голос Носков.

– Не вам говорить мне о беззаконии, – процедил в ответ министр. – И добавил уже в дверях, прежде чем уйти. – К сожалению, велено вас не трогать, шестой этаж пока в вашем распоряжении. Велено не мешать вам медленно отходить в небытие. Смотрите только, как бы на почве антисанитарии зараза какая не завелась. Ну а если заведется, у нас в СИЗО прожарка всегда наготове.

– Он сядет здесь, за этим столиком. А вы сядете здесь и здесь.

Журавская показывала своим ребятам, с каких позиций они будут расстреливать Зуева. Ребята знали, что шансов уцелеть у них мало. А если чудом уцелеют, то милиция рано или поздно их достанет. Слишком много будет свидетелей.

Ритке в эти дни полагалось бы думать о малолетнем сыне, о будущем втором ребенке. Но в ней, вот загадка природы, неожиданно снова проснулась разбойница. “У меня нерв оголился!” – в исступлении орала она.

В какой-то момент она заставила себя успокоиться, позвонила Зуеву и спросила убитым голосом:

– Тебя ждать?

– Конечно, приеду – какой разговор?

– Один приедешь? – спросила Ритка. Ей хотелось, чтобы Зуев взял с собой Женю. Она хотела укокошить их обоих. Тогда бы ее душа успокоилась.

– Могу, и не один, – сказал Зуев, хотя на самом деле не собирался брать с собой Женю.

Слух о том, что Брагина убил его старый дружок Зуев, уже вовсю гулял по Крыму.

– Нельзя тебе ехать на похороны, – строго-настрого предупреждал сына Кузьмин.

– Наоборот, обязательно надо ехать, – возражал Женька.

Он был по-своему прав. Не поехать – означало только подтвердить беспочвенные подозрения.

Поминки проходили в кафе. Народу было много. Собрались представители всех группировок. Зуеву отвели почетное место, посадили рядом с Риткой. А потом предоставили слово.

– Макс был мой школьный друг, – сказал Женька. – Потом мы вместе учились в мореходке, мечтали проплыть по всем морям и океанам. Но жизнь сложилась иначе. Мы делали ошибки, но мы и расплачивались за них. Наши отношения подвергались серьезным испытаниям, но мы всегда верили, что мужская дружба – это единственное, во что еще можно верить. У Макса было большое будущее. Он много сделал для людей и сделал бы еще. Для этого у него были все данные. Но кому-то он стал неугоден, как, возможно, стану неугоден и я. Кому-то мы мешали, и я догадываюсь, кому именно…

– А мы не догадываемся, – неожиданно прервал Зуева сидящий за соседним столиком парень, – Мы точно знаем, кто убил Максима Петровича.

С этими словами парень вынул из внутреннего кармана тэтэшник. У Зуева было мгновение, чтобы упасть на пол или хотя бы пригнуться, но он стоял неподвижно, с удивленным выражением лица. И парень начал всаживать в него одну пулю за другой. Женька всплеснул руками и рухнул на стол. Двое его охранников, сидевших рядом, выхватили свои стволы, но были в упор расстреляны другими ребятами Брагина. Беспорядочная пальба началась у входа в кафе. Там убивали остальных охранников Зуева. Это было форменное побоище.

Ритка сидела неподвижно, с мертвым взглядом. Потом взяла Женьку за вьющиеся волосы, приподняла его голову над столом. Она думала, что ему конец. Но жизнь еще билась в нем.

– За что? – прохрипел он.

Глаза у Ритки ожили. Она схватила голову Женьки обеими руками и закричала:

– Что ты сказал? Повтори!

– Как ты могла? Я ни в чем не виноват. Это не я, – прохрипел Женька.

Глаза его, удивленные и детские, после этих слов застыли, а на губах появилось странное выражение. Казалось, он улыбался.

– Женя, подожди, – жарко зашепала Ритка. – Подожди, куда же ты?

Но все было кончено.

– А-а-а! – истерично завыла Ритка, – А-а-а! А-а-а!

Стрельба стихла, и теперь все смотрели на нее. А она орала, как умалишенная:

– А-А-а! А-а-а! А-а-а!

Носков сидел в своем кабинете. Он был небрит. На краях воротника и манжет виднелись темные полоски. Не догадался запастись маленькими ножницами, и теперь ему приходилось обрезать ногти бритвенным лезвием. У него была прежняя прическа – зачес слева направо. И его по-прежнему мучили больные зубы.

Четверо самых преданных сотрудников покинули его в разные сроки. Теперь осталась только Кира Стежкина. Она вошла в кабинет и, не говоря ни слова, включила телевизор, российский первый канал. На экране появилась Галина Носкова. Она беседовала с телеведущим Доренко, объясняла, с какой целью приехала в Москву:

– Я боюсь за жизнь моего внука, моей дочери, наконец, моего мужа. Я приехала просить политического убежища в России. В конце концов, мы все пострадали за русскую идею. Это должно быть как-то оценено.

– Дрянь! Дура!

Носков выключил телевизор и подошел к окну.

– Все, Олег Павлович, я ухожу, – сказала Кира. – Поздравляю. Вы хотели вернуться в Россию, и вы вернетесь. Правда, без крымчан, но это мелочи.