Крымская война

Четвертого мая фельдмаршал встретился с Николаем и изложил ему свое видение создавшегося положения[95]

: «Княжества мы занимать не можем, если австрийцы с 60 000 появятся у нас в тылу. Мы должны будем тогда их оставить по принуждению, имея на плечах сто тысяч французов и турок. На болгар надежды не много. Между Балканами и Дунаем болгары угнетенные и невооруженные; они, как негры, привыкли к рабству. В Балканах и далее, как говорят, они самостоятельнее; но между ними нет единства и мало оружия. Чтобы соединить и вооружить их, надобно время и наше там присутствие. От сербов при нынешнем князе ожидать нечего, можно набрать 2 или 3 тысячи, но не более: а мы раздражим Австрию. В Турции ожидали бунта вследствие нововведений, но до сих пор это не подтверждается». Вывод фельдмаршала: нужно немедленно очистить Дунайские княжества и уйти за реку Прут, где выжидать развития событий. «Злость Австрии так велика, — полагал Паскевич, — что, может быть, она объявит новые к нам претензии, несмотря даже на очищение княжеств».

Совершенно очевидно, что усилия Паскевича на Дунае с самого начала были направлены на то, чтобы не допустить действий, которые могли ускорить вовлечение в войну Австрии. Советский историк Е. Тарле отмечает с некоей долей цинизма: «Паскевич перед Силистрией ничего не хотел, ничем не командовал, ничего не приказывал, он не хотел брать Силистрию, он вообще ничего не хотел»[96]

. Дошло до того, что его ближайшее окружение ломало себе голову, каким бы способом удалить фельдмаршала из Дунайской армии. Все призывы Паскевича вывести войска оказались гласом вопиющего в пустыне.

Тем временем генерал Шильдер с 24 марта со всей энергией занялся инженерным обеспечением осады. Очень быстро через реку Борчио был перекинут мост из двадцати шести парусных понтонов. В течение первых же восьми дней было воздвигнуто 14 батарей, прикрытых толстыми эполементами[97]

(в 6 метров толщиной). Эти эполементы были сделаны по особым, впервые составленным самим Шильдером планам. «Солдаты работали с необыкновенным усердием: им все еще продолжало казаться, что теперь, после перехода через Дунай, война пойдет всерьез… — пишет Тарле. — Первого апреля в лагере появился сам Шильдер, не только горевший желанием взять Силистрию, но и убежденный, что если фельдмаршал не будет мешать ему, то крепость непременно — и довольно скоро — будет взята». С 10 апреля русские орудия начали обстрел Силистрии.

Однако не прошло и двух дней, как, к несчастью для Шильдера, в русский лагерь под Силистрией прибыл сам Паскевич, чтобы лично ознакомиться с тем, как ведется осада. Не обменявшись с Шильдером и парой слов, фельдмаршал через два часа уехал, а на следующий день последовал ряд приказов верховного главнокомандующего: убрать фуры «с инструментом», переместить на лодки некоторые орудия, отправить прочь от Силистрии уланский полк, оставить на батареях и в лагере ограниченное число пушек, а остальную артиллерию увезти в Калараш — и тому подобное. Самое убийственное распоряжение было сформулировано так: «В случае, если прикажут оставить батареи, срыть стулья амбразур, дабы турки не узнали секрет новой методы построения наших батарей». Последний приказ произвел на саперов ужасное впечатление. Зачем работать с прежним воодушевлением над укреплениями, которые начальство прикажет завтра уничтожить? Все распоряжения Паскевича означали только одно — свертывание осады. Шильдер был подавлен: при таком подходе взять Силистрию не удастся никогда. Однако в подобном ослабленном, вялом варианте осада с грехом пополам продолжалась еще три месяца. Наконец, когда Австрия выступила с открытыми угрозами, войска получили приказ оставить не только Силистрию, но и вообще Дунайские княжества.

Известие об отходе русской армии было встречено в Варне с изумлением. По сути, исчезла причина для рейда союзных войск, да и вообще для войны. С момента высадки англо-французских сил на турецкой территории с целью помочь их союзнику обороняться от нашествия северных варваров прошло восемьдесят дней. И вот оказалось, что турки одержали победу сами, без единого выстрела английского или французского орудия. «Не могу прийти в себя от шока, который испытал из-за позорного отступления русских, — писал Сент-Арно своей жене. — Я бы с ними непременно расправился, сбросил бы их в Дунай». Подобное разочарование царило во всей объединенной армии. Они так далеко забрались, они так долго ждали — и вот, оказались не у дел. Сэр Джордж Ивенс устроил парад своих войск и обратился к ним с речью, стараясь как-то смягчить удар и успокоить братьев по оружию. Карл Маркс в статье для «Нью-Йорк трибюн» язвительно писал: «И вот от восьмидесяти до девяноста тысяч англо-французских войск… сидят в Варне. Французы томятся бездельем, а британцы в меру своих сил помогают им в этом…» Турки любезно поблагодарили союзников за оказанную помощь, а военный министр Риза-паша выразил восхищение выправкой британских войск. Впрочем, своему помощнику министр заметил: «Выглядят впечатляюще, но скорей бы ушли восвояси».