Крымские истории

Закурил и тщательно пряча огонёк сигареты в руке, жадно затянулся

Минуло несколько минут. Тишина вокруг стояла такая оглушительная, что даже немело всё настороженное и напряжённое тело.

В голове гулко отдавался каждый удар сердца. И оно, впервые в жизни, ныло от непривычной и неизведанной тупой боли.

«Господи, что же это такое происходит со мной? Что я, как юнкер какой-то, – волнуюсь, идя на первое свидание к барышне. В Афганистане так не волновался и не переживал».

И вдруг, я услышал осторожные шаги.

Через минуту возле меня остановилась тень, на лице которой лишь ярко и лихорадочно блестели в лунном свете бездонные глаза.

Не говоря ей ни слова, даже не заметив, что она была в необычайно красивом платье, с розами на коралловом поле, я крепко обнял её и стал, иступлённо, целовать в губы, глаза, щёки, волосы.

Она вся, доверчиво повиснув на моих руках, даже застонала.

Но, уже через минуту опомнилась и тихо, со страшной тревогой и горечью в голосе, в ужасе, который даже не способна была скрыть, еле слышно произнесла:

– Что же ты делаешь, глупый? Неужели ты не понимаешь, что я проклята? Мне и свою долю тяжело нести, а теперь – и за тебя переживать.

Ты же неотвратимо… заразился. Нормальные люди нас стороной обходят…

И она горько заплакала.

Я крепко обнял её и сильно прижал к себе. Заглядывая в бездонные очи сказал:

– Милая моя, хорошая, родная, самая светлая и близкая мне отныне. Ты не думай, я не сумасшедший. Но только так и бывает настоящее. Единственный раз в жизни. Не тревожься за меня. Всё будет хорошо. И не смей больше о своей болезни говорить. Она меня нисколько не тревожит. Её нет у тебя. Запомни! – это я уже почти кричал, забыв об осторожности.

– Я не знаю, что со мной происходит, но знаю твёрдо одно, что жить без тебя я не смогу. И не хочу.

Мы будем с тобой счастливы, родная моя.

И я снова привлёк её к себе и страстно целовал её свежие и тугие губы.

И она стала отвечать мне, жарко дыша в лицо, необычайным ароматом трав, свежести.

Её поцелуи становились всё требовательнее и страстней.

И когда я поднял её на руках, она только доверчиво прильнула к моей груди и уже больше ничего не говорила.

Какая это была ночь. Я даже не знал, что таким может быть счастье.

Моя душа так стремилась к ней, так взрывалась нежностью, сладостным ощущением этого незабвенного тела, что я забыл и о времени, и о своём возрасте – уже ведь за сорок минуло и о грядущем будущем.

Утром, на заре, которая стала разливаться над морем, откинув голову в сторону, она, со слезами в голосе, простонала:

– Что же это было? Родной мой, ты понимаешь, что произошло?

Всё моё лицо было в её слезах, а она, жарко целуя меня, всё причитала:

– Зачем я тебе, отверженная и проклятая?

Вскинулась, как подбитая птица и взмолилась, подняв голову вверх:

– Но, но… если меня слышит Господь, как же я – счастлива. Я знаю, я чувствую, что я любима тобой. И если ты, несмотря на моё проклятье, отдал мне свою любовь – знай, что нет жертвы, которую я бы не принесла в твою честь.

И она рассказала мне свою печальную и страшную историю.

Она работала учительницей в Ялте. Двадцать шесть лет от роду.

Была большая любовь с молодым офицером. Но пожениться они не успели: его, как и меня, забрали на афганскую войну и он в первый же день пребывания там, погиб.

Её потрясение было столь большим и страшным, что к ней, вроде и беспричинно совсем, пристала эта зараза.

И когда ей открылось её горе, она хотела наложить на себя руки, но соседи спасли, а врачи же, узнав о её страшной болезни, сослали в этот посёлок, где и размещался лепрозорий. Уже четыре года минуло как она здесь.

Даже работает в школе, где одна, на все предметы, учит детишек этих несчастных людей, которые тоже несут в себе печать этой страшной и неизлечимой беды.

Печально улыбнувшись, сказала мне, пронзительно глядя в глаза:

– А мне цыганка, ещё в прошлом году, есть у нас такая же несчастная, нагадала, что я встречу своё счастье и что мой избранник будет военным.

– Видишь, ошиблась в своём пророчестве цыганка. Ты же не военный?

– Нет, моя хорошая, не ошиблась твоя цыганка. Я – военный и даже – генерал.

Она неподдельно изумилась и вся зашлась краской неведомого для меня смущения:

– Ты – генерал? Что-то ты очень молод ещё для генерала. Да и… разве возможно такое, с генералом, – и она покраснев ещё гуще, стала оправлять своё яркое и нарядное платье.

– Поверь, милая моя, это правда. Или мне удостоверение показать?

Она всем телом, теснее прижалась ко мне и нежно прошептала:

– Не надо, я верю. А потом – какое это имеет значение, кто ты? Ты отдал мне свою душу, свою любовь, наделил таким высоким счастьем, что теперь – уже совершенно не важно, кто ты, родной мой, счастье моё. Жаль, что очень короткое…

Откинувшись на спину, застонала, да так, что у меня мороз прошёл по коже – сколько в этом стоне было отчаяния и боли:

– Господи, если бы я только могла… какой бы я была тебе… хорошей женой.

И она, уже не сдерживаясь, заплакала навзрыд. Плакала тяжело и долго.

– Я так люблю тебя, мой родной, – говорила она сквозь слёзы.