Крымские истории

– Главное, восстанови веру у людей, это самое главное. Видишь, до чего дожил твой преемник, слава Богу, что хоть не ты его рекомендовал: чтобы скрыть следы преступления – торговлю оружием и боеприпасами с бандитами, представил к орденам шестерых своих мерзавцев, которые, за делёжкой денег, перестреляли друг друга. Героев из них сделал Барыкин, да и хотел спрятаться за академию Генерального штаба,

Затянулся сигаретой и продолжил, пододвинув пачку ко мне:

– Поэтому разгребать тебе придётся много неблаговидных поступков, но там ещё много офицеров, которые были с тобой и я верю, что ты справишься. Люди всегда шли за тобой и верили тебе. Храни тебя, Господь! Знаю, неправильно поступаю, искушаю судьбу, уже в пятый раз тебя за речку отправляю, да что поделаешь?

Уже через два часа я был в самолёте…

Три месяца изнуряющего труда принесли свои результаты. Положение дел в дивизии было выправлено, заслуживающие того мерзавцы преданы в руки армейского правосудия, не остался в стороне и сам главный виновник позорнейшего преступления, был отчислен из академии Генерального штаба и осужден.

Михаил Петрович, святая душа, добился отмены указов президента о награждении лихоимцев и преступников.

И я стал собираться домой, надеясь, что больше в этот край уже не попаду. Даже получил известие, что новый комдив уже назначен и через несколько дней прилетит в дивизию. Да и начинался вывод наших войск из Афганистана.

В добром расположении духа я летел в Джелалабад, проститься с моим другом и старинным товарищем Львом Рохлиным, который там командовал мотострелковой бригадой.

К слову, пострадал за Барыкина не будучи ни в чём виноватым, но был снят с должности первого заместителя комдива и назначен на бригаду. Вроде бы, сильно и не обидели, должность равноценная, но всё же – следок какой-то двусмысленности – так и остался. И дорога на дивизию, которой он заслуживал, была ему закрыта. И только уже после Афганистана помилуют и он станет командиром Гянжинской дивизии в Закавказье, в буремном в ту пору Азербайджане.

Ну, да это к слову…

Удара я не почувствовал, но вертолёт как-то взвыл двигателями и стал стремительно заваливаться вправо.

– Всё, – спокойно сказал пожилой механик, с которым мы только что разговаривали, – отлетались, товарищ генерал…

Через несколько секунд – раздался взрыв, затем в подбитый вертолёт ударила тугая струя пуль из крупнокалиберного пулемёта, а больше я ничего не помнил…

Долгое время был в небытии. Но и в этот раз судьба была милостивой ко мне. Врачи, а может моё стремление к Ней, к Марине, свершили чудо и я стал медленно выздоравливать.

Правда, не верил и сам, придя в чувство, что с момента моего ранения минуло целых пять месяцев…

Вскоре был переправлен, бортом, в Москву и довершал лечение в госпитале имени Бурденко, в Лефортово.

Долго не мог ходить. И как только стал на ноги, попросил путёвку в Крым, в санаторий и в тот же день улетел к родным для меня местам.

Именно из Крыма я ушёл в военное училище, там же упокоились мои родители, завершив, до срока – умерли ещё совсем не старыми – все свои дела на этой земле. Тут же, в Симферополе, жили мои две младшие сестры.

Но, конечно, не это в эти дни было главным. Моё сердце рвалось к Марине и только её, единственную, я хотел видеть и объяснить ей причину моего такого долгого молчания.

Сразу же, в аэропорту Симферополя, я взял такси и поехал в сторону Севастополя, не вступая даже с водителем ни в какие разговоры, который с пониманием смотрел на мою трость и на Звезду Героя на моём строгом пиджаке.

Выйдя из машины прямо на шоссе, до поворота в посёлок прокажённых, я щедро расплатился с водителем, смотревшем на меня с недоумением и даже каким-то страхом и медленно пошёл к ограде этого страшного места.

Водитель, привезший меня сюда, долго не трогался с места и я чувствовал – смотрел неотрывно мне в спину. Здесь идти больше было некуда, кроме, как к мрачным, проржавленным воротам, отгораживающим от мира это место, пользующееся дурной славой у всех местных жителей.

И как только он убедился, что я именно к ним и направился, он рванул с места так, что машина даже взвыла и чуть не заглохла.

Ни души не видел я за забором, но чувствовал, что называется – кожей, что за мной наблюдают не одни глаза.

Я сел у ворот, прямо на асфальт и жадно, дрожащими руками, прикурил.

Где-то через добрый десяток минут надо мной раздался грубый и крайне недоброжелательный голос:

– Что тебе надо? Ты чего повадился к нам? Или – не ты – такую беду сотворил? Ты хоть знаешь, что здесь произошло?

Я поднялся на ноги и молча смотрел на того страшного человека, который встретился мне и в ту давнюю встречу с Мариной. Он стоял на какой-то ступеньке и говорил со мной, перевесившись через забор.

– Прошу тебя, – обратился я к нему, – позови Марину. Не бойся, я не подвержен вашей болезни. Но я должен её увидеть и всё объяснить.

– Её, – перебил он меня, – если бы я и очень захотел, то не смог бы позвать к тебе. Поэтому – иди, мил человек, своей дорогой и оставь нас в покое. Всё, что ты смог – ты уже сделал…