Крысиные гонки (СИ)

  - Прирезал! Я видел, тот живой ещё был, хотя и... в общем, ещё был живой. А Вадим, когда его перетаскивал... я ж видел! Огляделся так по сторонам, не смотрит ли кто – и чик его ножом в горло! Я чо, не видел? Видел. Только не стал шум поднимать, – а вы тут разорались из-за этого... этого самого!

  - Дурак ты, Витька.

  - Чё сразу ‘дурак’? Ты же не видел, а я видел. Вадиму можно, да??

  - Вадиму – можно. Да. Даже если ты и не врёшь, он, во всяком случае, не показушничал.

  - И я не показушничал! Я в бешенстве был!

  - Да ладно... в бешенстве. Чо ты тогда в бешенстве не был, когда вас в кучу сгоняли, и когда Гульку растягивали? Руки у тебя не связаны были! Вовка вон...

  - Вовка, Вовка! Чё ты всё ‘Вовка – Вовка’? Чё он сделал-то? Фигню только всякую нёс, что ‘Я сын миллионЭра’, да ‘Я всех выкуплю’. Ничё твой Вовка не сделал, и я ничего не мог сделать...

  Помолчал.

  - И руки у меня были связаны... – добавил он после паузы.

  - И пистолет – газовый, это не оружие... И забыл я про него в суматохе!.. – снова добавил он.

  - Так ‘руки связаны были’ или ‘про пистолет забыл’?

  - И связаны... И забыл. Чо ты?? Ты вообще, как с этим ‘американцем’ связался, так прям как... сам как американец стал. Ты смотри-и-и...

  Вовчик, чтобы отвязаться от него, перешёл на другую сторону носилок, где шёл, неся их, Владимир.

  - Вовк. А, Вовк? Как думаешь. С тем, ну, с бандитом у дерева – Хрон... правильно?

  Отрешившись от каких-то своих невесёлых мыслей, Владимир тряхнул головой:

  - Да как сказать, Вовчик... Не то что правильно... Оптимально. Правильно Вадим сказал. Не тащить же его на себе было. Другой вопрос, что Витька опять выпендрился...

  - Ага. И я о том же.

  - А вообще... Как мне говорил один знакомый адвокат, ещё в Штатах, что если к нему залезут в дом с целью грабежа, то валить он их будет наповал. Потому что потом показания будет давать только он, а так еще и нападавшие.

  - А... Ну да.

  - А зачем в суде две версии событий, правда же? Другой вопрос, что быть палачом никогда и негде почётным не было. Но иногда надо. Как история показывает. Во избежание.

  - Вовк. Ты что хотел мне там, на поляне, сказать? Что ты там ‘понял’?..

  Некоторое время Владимир не отвечал; говорить не хотелось. Но он боялся обидеть друга. Кроме того, если не отвлечься от монотонного переставления ног по пыльной дороге, можно было просто уснуть на ходу...

  - Потом, Вовчик... Я ещё сам не додумал... Ты как?

  - Да ничего... Мне-то меньше вас досталось...

  - Как сказать...

  - Я представляю, что вы там пережили. Когда ждали, что... и вообще! Безысходность. А?

  - Да... Ты молодец, конечно. Вернулся... Не каждый бы.

  - Да я не о себе. Я вообще... – Вовчик помолчал. Разговор получался какой-то бессвязный. Но поговорить, выговориться хотелось. И в то же время не ворошить совсем свежие воспоминания, дать им притухнуть; как углям костра подёрнуться серой плёнкой пепла.

  - Жоржетта вот удрала. Прикинь... – нашёл он тему.

  - Да ты что?.. И правда ведь...

  - Да. Я, собственно, про неё и вспомнил только когда палатку собирал. Сбежала...

  - На вольный выпас, фигли. Жирует сейчас на таком изобилии-то.

  - Жирует... Пропадёт ведь. Она ж декоративная, к реальной жизни неприспособленная.

  - Да! – Владимир аж схватил его свободной от носилок рукой за рукав, – Да! Неприспособленная!

  - Ты что? – с удивлением отметил его такую неожиданную реакцию Вовчик.

  - Видишь ли, Вовчик... Это просто в строку легло. Я потом тебе, как уляжется, всё изложу. Мысли, типа. За жизнь, как бы. А Жоржетта... Ну что Жоржетта...

  - Съедят её. Или по осени сдохнет от холода. Пропадёт.

  - Добрый ты, Вовчик... Пропадёт, да. Нам бы самим не пропасть. Мы ведь тоже... Неприспособленные.

  - Да ну, ты что, Вовка, какие же мы неприспособленные! У меня в деревне всё продумано. Инвентарь там, семена. Запасы. Книги по сельскому хозяйству. Картошка посажена, огород. Это вон, Юличкин муж неприспособленный – в деревню тащить фен и несессер. А мы...

  - Да я не про это. Я... Я в глобальном смысле. Ну ладно, потом про это.

  Некоторое время шагали молча; Владимира у носилок сменил Вадим, тот взял у него ружьё и, сопровождаемый Вовчиком, вышел чуть вперёд колонны.

  - Ты говоришь ‘добрый’. А я сегодня женщину ударил. По лицу.

  - Да ты что? Не похоже на тебя. Как это вышло?

  - Катьку. Ну, вон она, которой лицо ножом порезали. Когда собирались; я и ей укладываться помогал, заодно хотел повязку посмотреть. А она как зашипит: – Нафиг ты, говорит, меня только перевязывал?? Я, говорит, со шрамом через всю рожу всё равно жить не буду!! Я, говорит, повешусь или вены вскрою! – прикинь! Не буду, говорит, жить с порезанным лицом, – и в истерику... впадать пытается. Ну я и... с левой, конечно, чтоб не по повязке, но отчётливо.

  - Пощёчину.

  - Ага. Но сильно. Я аж сам испугался.

  - Правильно сделал. А она что?

  - Что... Как бы... очухалась. Замолчала, во всяком случае.

  - Ну и правильно. Привёл в чувство. Так даже врачи советуют. Тебе ещё истерик не хватало. Нам, в смысле. Из-за шрама. Хотя для девки, конечно... Но не до такой же степени.