Крысиные гонки

— Я факт сделал. Я же «факт» и разрушил — какая разница?? Грех делаешь ещё, скажи, ага. Нету души, Мэгги, нету! Я смотрел — ничего не вылетает из тела, ничего! Только глаза стекленеют. Нет души! — стало быть и греха как понятия нет! Грех — понятие социальное, не биологическое — понимаешь? Люди это понятие придумали. Человечество. Чтобы размножаться ему не мешали. Знаешь, почему во всех социумах за убийство наказывают, не думала над этим? Думаешь, потому что «грех»? Нет, — сам социум этим же грешит сплошь и рядом, только называет по-другому: казнь, война и так далее! А потому, что ничего сложного в убийстве нет; и тот, кто раз это сделал, пережил, принял, понимает, что просто это. Просто и легко. Самый простой способ решить какой-нибудь вопрос. Имущественный, чаще всего, конечно. Или как у меня — лично-эстетический. И ни-че-го в этом сложного нет; и человек, убийца, это понимает! А общество, социум, не может позволить, чтобы какой-то его член так просто решал свои вопросы! Если каждый начнёт так просто решать свои вопросы, то и общество очень быстро кончится! Человечество, в смысле. Только причём тут проблемы человечества и мои собственные желания? Мы существуем параллельно, и совсем не часто пересекаемся!

Снова помолчали. Попрыгайло на столе мерно храпел.

— А зачем жизнь? А, Артист?

— Ты сама знаешь. Просто чтобы жить. По-возможности избегая излишних мучений и наслаждаясь процессом. А в чём процесс будет заключаться, каждый решает сам: может быть, вон, как на пригорке, в молитвах и постах; или в «уколоться и забыться» как у наркоманов; может — в стремлении к власти или в чревоугодии… Я вот, кроме крови и предсмертных судорог ещё сладкое люблю…

Он заворочался, вставая.

— Надо пойти Мунделя поискать. Отморозит, дурак, себе что-нибудь, или вовсе сдохнет — а он полезен временами. Трусы не надевай пока. Приду — продолжим. Что-то меня от философии на секс тянет, да…

ГОЛИМЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ

За время отсутствия Вовчика печка в каморке, в «Малом Штабе», погасла, и комнатка порядком выстыла; потому Вовчик, вернувшись «домой» с улицы, первым делом занялся растопкой. Сухие дрова есть, приготовленная лучина — есть, и вскоре в печке весело затрещал огонь.

Поболтав в воздухе закопченным эмалированным чайником, доставшимся в наследство ещё от бабки, Вовчик удовлетворился содержимым и поставил его на плиту, греться — после улицы горячий чай был бы очень уместен. Вроде и несильный мороз, но цепляет… Нет, можно пойти в кухню; там горячий сладкий чай для всех желающих, — но там и так сейчас столпотворение, хотелось побыть одному.

С улицы раздавались теперь широкие, раздольные звуки «Маньчжурского вальса», и не с компьютера или плейера — живьём: Степан Фёдорович наяривал на баяне, ему подыгрывал на гитаре Геннадий Максимович. Праздник, танцы возле церкви на утоптанной площадке, освещённой парочкой фонарей, — и, что характерно, несмотря на веселье, никаких тебе пьяных залихватских воплей, обычных в прежние времена на уличных гуляньях и в городе, и в деревне. Община! Хотя сегодня от сухого закона и отступили по общему согласию — всем подали по рюмке душистого самогона, настоянного на мяте и мелиссе, — но никакого пьянства, никакого тебе разгула… что значит дисциплина!

По лестнице раздались тяжёлые шаги — человек ещё не тронул дверь, — Вовчик по походке узнал: Отец Андрей.

Постучал.

— Входите, святой отец! — приветствие означало, что, во-первых, Вовчик один; во-вторых в хорошем настроении, и в третьих, склонен поприкалываться.

В дверь вдвинулась массивная фигура Отца Андрея.

Вошёл, перекрестился привычно на угол с иконой — в своё время Вовчику было строго сказано: «- Это неважно, сын мой, веришь ли ты в бога; бог в тебе, как и в каждом; но живёшь ты в Общине, и живёшь ты не в личных апартаментах, а в Штабе, стало быть…» Не вопрос, — икона так икона.

— С Праздником тебя ещё раз, сын мой! — поприветствовал его Отец Андрей; и, оценив что печка вполне себе топится, принялся стягивать с себя тёплое просторное пальто… Нет, не пальто — это же ряса называется — вспомнил Вовчик. Просторная, с отложным бархатным воротничком и на подкладе. Под ней нарядный праздничный подрясник — всё как полагается, включая наперстный крест на цепочке, — Вовчик не особо разбирался, но, кажется, так это называется. И на боку — револьвер в самодельной кобуре.

— И вас с праздником, благочинный… Паства-то?.. С пониманием относится? — кивнул Вовчик на кобуру.

— А как же! — благодушно кивнул священник, — Время такое. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч!»

— А то ж! — одобрил Вовчик, — Револьвер — неплохая замена мечу! Да, поздравить вас ещё хотел — мощно вы задвинули в проповеди, я часть послушал… Как это? А, — я даже фразу запомнил: «Не будет жить в доме моем поступающий коварно; говорящий ложь не останется пред глазами моими». Это вы про кого?

— Это, сын мой, «фраза» из Псалтыря… А кому адресована — тот сам поймёт, я полагаю. Есть тут у меня наблюдения.