Кто ищет, тот всегда найдёт

— А вы, — упрямится, — не зовите меня Марьей.

Ну и бабьё, такая мелочь, а корёжит.

— Ладно, — соглашаюсь примирительно. — Давай тогда знакомиться по-новому… Машенька.

Она легко, как умела, вспыхнула, отвечает:

— Давай… Васенька, — и уткнулась лбом в моё мужественное плечо. Мне бы, идиоту, не обнять, так слегка потрогать за спину, а я растерялся, твержу:

— Ну, ладно, ладно, пора мне. Бывай, — и чуть не бегом припустил от неё на склад за ружьём и к машине.

Как ни спешил, а всё равно приплёлся по темноте. Хорошо, что тропа набита как асфальт — спотыкаешься, но идёшь куда надо. Не то, что Колокольчик-Бубенчик. Каково-то ему сейчас? Не рассчитал силёнок, ему бы в Парке Горького охотиться, а он… Интересно, улыбается ещё или уже кончил?

Горюн заметил, тотчас подошёл. Поздоровались, улыбнулись, радуясь друг другу.

— Ну, что у вас тут стряслось? — спрашиваю строго, облечённый безграничными полномочиями и доверием начальника.

Горюн присел к кострищу, стал готовить растопку, а заодно и рассказывал:

— Пока, — говорит, — я заготавливал траву, Хитров ходил на триангуляцию, а геологи в маршрут, новенький, прихватив без спроса ружьё Павла Фомича, ушёл в неизвестном направлении, и нет его уже три дня. А эти, — он махнул головой в сторону палаток на той стороне ручья, — никак не могут договориться, что предпринять. Я думаю, попросту отлынивают от поисков, — чуть помолчал и поинтересовался:

— Что Шпацерман? Кто ещё придёт?

Раздеваясь и разуваясь, освобождаясь от потной одежды, чётко, по-военному, отвечаю:

— Никто. Нас здесь достаточно, чтобы найти труп.

— Как? — удивляется профессор.

— Шпац, — объясняю, — приказал доставить хотя бы труп.

Радомир Викентьевич чуть усмехнулся:

— Узнаю Давида: для него люди — просто механизмы. Так воспитала система. — Он разжёг костёр. С той стороны, словно по сигналу, подошли двое неприкаянных. Рабочие Хитрова, оказывается, улепетнули на базу, не выдержав пытки долгим воздержанием, ещё в день пропажи новичка, и, таким образом, в лагере нас осталось четверо. На Горюне — лошади и сторожба, значит, поисковую группу составляют трое. Зато какого качества: сплошь начальнички.

— Когда прибудет группа поиска? — спрашивает Рябовский.

— Её не будет, — успокаиваю его. — Приказано нам, троим, найти живого или мёртвого.

— Ни черта себе! — возмущается Адольф советский. — Что мы сможем втроём?

— Главное, — объясняет, не удержавшись, враг народа, — обозначить поиски, а результаты — дело второстепенное.

Все замолчали, переваривая простую и всем известную тайную истину, вдруг произнесённую вслух.

— Я не могу, — вдруг отказывается от доверия Хитров. — Устал как собака, ноги стёр, болят, в больницу собрался.

— Как это не можешь?! — завопил, заводясь, нервный член спасательной экспедиции. Он всегда заводился с пол-оборота, когда его заставляли делать что-нибудь помимо желания. А товарища по партии вообще ненавидел. Ненавидел за то, что тому удаётся и работа, и охота с рыбалкой за счёт добровольной эксплуатации бичей. Из Рябовского эксплуататор — никудышный, охотник — никакой, а рыбак — ещё хуже. Завидует. — А кто пойдёт?

Тут я, чтобы остудить его пыл, подливаю живительного масла в разгорающийся огонь свары:

— Между прочим, — сообщаю, — старшим Шпацерман назначил Хитрова.

Но тот почему-то не обрадовался, а заёрзал на чурбаке, не жалея штанов, схватил палку и стал нервно копошиться в костре, выпуская попусту целые снопы искр в темноту.

— Не могу, — твердит, — ноги не идут, устал, — и вдруг взвыл: — Почему я, старик? — ему ещё и сорока не было. — Молодых полно. Геофизик пропал, пусть геофизики и ищут. У меня не пропадают.

Такой подлости даже я не ожидал, а возразить нечем. Молчу, наливаясь гневом и желчью. Я, конечно, знаю, что молодым у нас везде дорога, а старикам всегда почёт, но всё равно обидно.

— Какая разница? — только и смог возразить. — Человек пропал, его спасать надо, а награды потом разделим. Я свою уступлю любому. Хорошо, — соглашаюсь, — мы пойдём вдвоём, — я бы и один пошёл, потому что мне остро нужен труп.

— Я пойду, — неожиданно вклинивается работяга в важный разговор начальников. — Павел Фомич, присмотришь за лошадьми, покормишь?

Тот молча кивнул головой, наверное, с немалым облегчением.

— Ну, Хитров, — без толку горячится облапошенный Рябовский, — я тебе это припомню.

Самому разумному из всех опять приходится охлаждать перегревающуюся атмосферу.

— Интересно, — спрашиваю у всех, — куда он мог податься?

Оживший Пал Фомич зашевелился, подсказал:

— В тот вечер, когда пришёл, он у костра всё расспрашивал у мужиков, какая здесь фауна, какая охота. Те, будь неладны, и подсказали, что на сопках на каждом дереве по стае рябчиков сидит.

— Ясно, — быстро соображаю, — уже легче. Сколько у него патронов?

— На столике, — добавляет раззява, — два лежали, оба исчезли.

— Негусто.

— Пойдём, Пал Фомич, — зовёт Горюн отказника на инструктаж и передачу транспорта и провианта. Рябовский сидит. Молча пережёвываем удручающую ситуэйшен.