Кто ищет, тот всегда найдёт

— Фу-у! — отшатывается, отталкиваясь с силой. — Наклюкался!

— А как же! — сознаюсь смело. — У меня как-никак, а вчера и сегодня — праздник на всю жизнь.

— Ага, — соглашается с едкой иронией, — такой, о котором Полина Матвеевна говорила, что каждый день у мужиков.

— Нет, — не обижаюсь, — такой, как у меня, бывает не каждый день, даже не каждый год, а всего раз в жизни, да и то не у всякого.

— Ну, давай, — поощряет, — ври, только шибко не завирайся.

— Я никогда не вру, — начинаю сердиться, — бывает, говорю неправду, но сейчас — правду и только правду, — и левую руку положил на сердце, с трудом вспомнив, в какой части груди оно находится. — На Угловом, — и, чуть помедлив для эффекта, поражаю, — пробурили промышленное оруденение! — и смотрю, не сильно ли, не опасно ли для здоровья я её поразил грандиозным сообщением, как громом. И вижу: не поразил. Чуть улыбнулась и переспрашивает для проформы, вся в каких-то своих сторонних мыслях:

— Правда? — и идёт не ко мне поздравить как следует, а к себе, что в зеркале. — Вот здорово! — рассматривает опять синюшки, трогая пальцами, чтобы убедиться, что они не только в зеркале. Потом полуоборачивается и вытягивает ноги в бурках, любуясь: — Где ты их взял? — Бог мой! Что ей, девчонке, за дело до каких-то неведомых месторождений, до неосязаемых запасов недр, когда в ушах — такая прелесть, а на ногах — такая удобная красота. Да пропади они пропадом все недра разом!

— Вот не знал, — труню юморно, — что ты такая модница.

— А ты? — возмутилась она, защищая цацки. — Посмотри на себя, на кого ты похож! Неужели нельзя было переодеться? — Пытаюсь миролюбиво ухватить её жадными руками, но она уворачивается, встаёт и пересаживается к столу, пряча бурки под свисающую скатерть.

— Не успел, — каюсь, хотя и не думал об этом, — спешил к тебе с подарками. — Вижу, смягчела, улыбнулась, опять проверив серёжки-радомирки в мочках и порадовавшись выставленным из-под стола буркам-васькам.

— Уже четверть девятого, — говорит, — когда успеешь?

— А куда? — недоумеваю. — ЗАГС уже закрыт.

— Как куда? — сердито повышает голос, давая понять, кто в нашем коллективе лидер. — К нам, в девять начало.

— Разве мы договаривались? — спрашиваю осторожно.

Она куксится, прикусывая нижнюю губу, и мне хочется прикрикнуть, чтобы ненароком не прокусила — зубы-то все целые и белые-белые.

— Я, — говорит обиженно, — думала, что ты пойдёшь со мной. — Она опять думала за меня, не привыкнув ещё по возрасту, что могут быть и другие мнения, отличные от её девчачьего эгоистического.

— Нет, — я твёрд как скала на Угловом, но если вцепится в шею и примется целовать, непременно сдамся, — я не пойду с тобой к эскулапам, не хочу быть отщепенцем, мне надо быть со своими. Давай, сделаем так: ты побудешь со своими, а я со своими, а в час я зайду за тобой, и пойдём домой, допразднуем семьёй, ведь Новый год — семейный праздник. Лады? — Но вижу, что не лады.

— Как хочешь, — отвечает намеренно равнодушно. — Ты тогда иди, мне переодеваться надо. — Вот, мы уже и чужие.

— Я тебя провожу, — но она молчит, изображая семейную ссору. — Да, — вспоминаю, — как дела в институте? — чуть не забыл со своим месторождением о её главном.

— Нормально, — отвечает холодно моим любимым словечком-определением. — Зачислят на четвёртый семестр, если сдам зачёты и экзамены по их курсу за третий. Поеду 2-го, чтобы всё успеть к началу занятий, и я — студентка, — и, забыв обо всём, затанцевала, завоображала. Я, конечно, под сурдинку, к ней, но… — Ладно, ладно, — останавливает, — мне некогда, смотри, уже половина.

Зима в эту новогоднюю ночь добирала годовой план — холодрыга стояла неимоверная да ещё с ветерком и позёмкой. Маша то и дело оттирала носопырку, а я прятал свой рубильник в поднятый воротник. Расстались у дверей «Скорой помощи» как хорошие знакомые. Прибежал к себе, подгоняемый морозцем. Володьки нет, наверное, вовсю помогает бабью. Парень никому ни в чём не отказывает, хоть паши на нём. Заторопился и я, чтобы и меня успели запрячь и поделились приподнятым настроением. Как раз успел к ответственной операции развешивания игрушек на верхней части ёлки. Снегурочка тоже хлопочет, обнажила прелестные клычки, спрашивает:

— Ты один? — Чего спрашивать, когда рядом никого.

— После второй, — обещаю, — нас у тебя в глазах будет двое.

Так, дружелюбно перепихиваясь незамысловатыми подковырками, дотянули, наконец, до десяти, когда вся страна, весь народ, который ещё в состоянии передвигаться, садится за празднично накрытые столы, чтобы прилично проводить старый год и подготовиться морально к встрече нового. На этот раз парадом командует Шпацерманиха, не спускающая глаз с мужа, и у неё не очень-то повольничаешь. Выпили по одной-другой, я — красненького, закусили разным цветным силосом да селёдкой, и — валите от опрятного стола на курево, трёп да танцульки, кто может. Старенькая радиола зашаталась в страстном танго, а я оказался в руках Сарнячки.

— Говорят — женишься? — допытывается старая любовь. Говорят, что кур доят, а мне перелётная досталась.