А её взяли и дали, и мне, заслуженному, досталось. Правда, выдали не всю, а часть, на ёлочные игрушки, и мне на ёлочные барахольные бахилы без шнурков хватит. Своих, сэкономленных на французском коньяке и алжирских фруктах, добавлю и со шнурками оторву. В ближайшее воскресенье, что за три дня до Нового года, выберусь как-нибудь на местный пихачок, — толчок — это когда ходят и толкаются, а у нас бабы сидят за двумя прилавками и пихаются, одетые в тулупы, — и заграбастаю канадские, коричневые на жёлтой микропоре с медными заклёпками. До пенсии хватит… заклёпок. А пока, в предвкушении стильной покупки, штудирую литературу по рудообразованию и, особенно, по физическим и механическим свойствам минералов, руд и пород. Проект по Угловому временно отложил, а занялся изучением справочников по условиям труда и нормам на наших видах геофизических и геологических работ. Пришлось заодно осваивать и технологию и нормирование строительства, транспортировки, лабораторных исследований — уйму полезных сведений для будущего начальствования нахватался. Пошёл к Шпацерману, и мы вместе, переругиваясь, выбрали те, что нас больше устраивали, с наибольшими осложняющими коэффициентами, те, что можно с трудом пропихнуть через экономические отделы экспедиции и Управления, отшлифовали обоснование для них и, особенно, для тех видов работ, которые заведомо делать не будем, а проверить их невыполнение практически невозможно. За два сжатых до предела дня справились, довольные друг другом.
И вот я купцом-гоголем на пихачке. Ещё издали бросаю соколиный взор и вижу: вот она — добыча! Чёрные, с задранными длинными носами, на резиновой подошве, прибитой деревянными гвоздями, сделанные в лучшем пельменном цехе текстильного комбината Министерства образования. Хватаю когтистой лапой и хищно рассматриваю — на Новый год, если не будет слякоти, хватит.
— Сколько? — спрашиваю, и ответа не слышу, потому что ястребиный взор узрел на дальнем конце прилавка пару ослепительно белых женских бурок с коричневыми союзками и узорными нашивками на голенищах, на невысоком каблучке, чтобы зимой было не так высоко шмякаться. Я — к ним.
— Сколько? — О-го! Добыча кусается. Роюсь во всех карманах, из которых целый один и — ура! — наскребаю нужную суммишку. Небрежно так, как не последние, вываливаю перед тёткой, хватаю беленькие в клюв и — дёру на ходулях, пока спекулянтка не пересчитала. А вдруг чутка не хватит? Но истошного вопля сзади не слышно, а у меня в руках роскошный новогодний подарок для Маши. Без ботинок я проживу, не первый год, а ей без таких совестно будет в городе перед студентками. Ура, ура и ещё раз — ура! Ай да Лопушок!
Вернулся и рассмотреть, общупать как следует не успел — а ну, как с дыркой? — Дмитрий ждёт, настоятельно зовёт пойти за кубком. Не отвертишься, хотя и неохота. В этот день я был в ударе — чуть не каждый второй всаживал в чужую площадку в высоком, сантиметров на сорок, а то и на все полметра, прыжке. Глазеющий от безделья народ от восторга гудел на каждый мой кол: «у-у-ааа!», подбадривал: «Давай, Лопух!» Особенно нравилось, когда я изящной ласточкой нырял за безнадёжными мячами — грохоту от мослов об пол было столько, что он заглушал оркестр на танцплощадке. Кто-то громко заметил: «Все гайки с резьбы сорвёт!». Ну и пусть! Зато кубок — наш! После нелёгкой победы и горячего душа так стало легко и вольготно, всю дорогу с Дмитрием переживали заново острые моменты и то, что, наконец-то, утёрли нос бывшим чемпионам-горнякам. А дома — чай с Володькой и клубничным вареньем, так и от сгущёнки отвыкну, а кальций мне надо, особенно чемпиону. А на кровати — бурочки-каурочки, любо-дорого, вздохнул, посмотреть.
В последние дни перед Новогодьем по-настоящему работали, но с прохладцей, двое — Шпацерман и его начальник отряда, а с остервенением — ещё двое: проектанты. Из техручьей клетушки то и дело доносилась специфическая женская склока на повышенных тонах с подвизгиваньем и взаимным едким поношением. Даже собранья перенесли на будущий год. И чего стараются зазря? Я-то не сомневаюсь, что цена их усердию — круглый нуль.
30-го, уже после обеда, Шпацерман зовёт к телефону. Ясно, думаю, Ефимов хочет поздравить свой ближайший резерв с наступающим. Поднимаю трубку, вежливо прикладываю к чуткой к начальническому голосу ушной раковине, которая соответствует фамилии и тихо зову:
— Алё! — А из неё как громыхнуло:
— Василий! — Дмитрий, оказывается, беспокоит занятого специалиста. — Готовь бутылку! — по голосу похоже, что ждать не стал.
— Что — пугаюсь, — промазали?
— Уже двадцать метров по руде идём, — радует радостным голосом. Непонятно, правда, почему тогда с меня бутылка, а не с них.
— И как, — интересуюсь деловито, — рудишка?
— Что надо! — хвалится моей. — Хочешь посмотреть?
— Ещё как! — сейчас бы побежал.
— Завтра мы с Королём едем туда, жди, с утра заедем за тобой. Пока!
Стою, обалдев, с зажатой в руке трубкой, из которой доносятся длинные гудки, рот раззявил, глаза от восторга вылупились, и сказать ничего не могу. Шпацерман понял по-своему, осторожно спрашивает: