Кто не спрятался…

Он ощупал левый бок в поисках раны. Нашел входное отверстие, маленькое и почти не кровоточившее, но выходное отверстие в пояснице было намного хуже, мягкое и болезненное, и он чувствовал обломок ребра под поверхностью, вонзавшийся в тело, словно острый сломанный зуб.

Он оперся ладонью о холодную влажную землю, встал на одну ногу, потом на другую и с огромным трудом распрямил колени. Голова закружилась.

Вся моя левая сторона превратилась в месиво, подумал он. Разбитая голова, сломанные ребра.

Он похромал к лежащим фигурам.

Подняться пытался Дэнни. Он лежал на спине и пытался привстать на локте, как это сделал Ладлоу. Ладлоу оглядел его, увидел рану и увидел лежавший в стороне дробовик. Посмотрел в глаза Дэнни. В них больше не было жестокости. Остались только страх и боль.

— Тебя ранили в живот, парень. Лежи тихо. Я пришлю кого-нибудь.

Как ни странно, это успокоило мальчика, хотя Ладлоу не мог понять, каким образом, ведь обещание исходило от него. Он с тем же успехом мог оставить мальчишку лежать в лесу. Имел на это право, и мальчишка об этом знал. Быть может, Дэнни устал таскать свою ношу мужской ответственности и ошибочной морали. Может, он был рад передать ее кому-то другому. Даже Ладлоу. Несмотря на то, что Ладлоу мог солгать.

Увидев лицо его отца, Ладлоу сразу понял, что тому недолго осталось осквернять землю, на которой он лежал. Ладлоу оглядел Маккормака. Судя по всему, в него попали две пули, одна в грудь чуть ниже плеча и одна в районе легких. Он лежал лицом вверх, наполовину на боку, и его правая рука, в которой он держал оружие, была вытянута в сторону Пита Дауста, распростертого рядом на животе.

У Пита Дауста отсутствовала половина затылка.

Мозговое вещество блестело в лунном свете, стекало по шее и собиралось за воротником.

Револьвер Ладлоу не мог сотворить такое.

Маккормак продолжал стрелять даже после того, как упал. Беспорядочно стрелять.

Мальчик оказался у него на пути.

Ладлоу увидел, что не ошибся, что у Пита не было оружия.

Глаза Маккормака блеснули.

Ладлоу ногой выбил магнум из его руки, на всякий случай. С людьми и змеями никогда нельзя знать наверняка. Пистолет отлетел по тропе. Ладлоу взял голову Маккормака, повернул к Питу Даусту и спросил:

— Видишь, что ты натворил?

Он дал Маккормаку всмотреться, увидел, как тот моргнул, и подумал, что заметил понимание, но ничего более.

— И кто-то, ты или Дэнни, застрелил твоего сына Гарольда. Не думаю, что имеет значение, кто именно это сделал. А ты?

Глаза посмотрели на него.

— Ну и денек ты себе устроил.

Ладлоу выпрямился, зашвырнул подальше свой револьвер и медленно похромал туда, откуда пришел. Проходя мимо Гарольда, наклонился и закрыл ему глаза. Подумал, что мальчик был, по сути, хорошим, и это чертовски грустная потеря. Подумал, что рано или поздно Гарольд отдалился бы от отца и старшего брата, быть может, даже прожил бы собственную жизнь. И что Пит Дауст тоже, пожалуй, такого не заслуживал. Несмотря на длинный язык и бахвальство.

Для пуль все это не имело значения.

Он вернулся в заросли и мгновение спустя нашел то, что искал.

Поднял пса на руки.

Он чувствовал сильную слабость. Надеялся, что ему хватит сил добраться до дома и сообщить матери о сыне, который еще жив, и что он не сойдет с тропы, лишившись разума от шока и потери крови, и не заблудится в лесу. Который, похоже, сегодня вознамерился прибрать его.

Он поднял пса — и на мгновение испытал странную ясность мысли и чувств, которая обрушилась на него столь же внезапно, сколь и фантомная боль по пути к этому месту. Он понял то, что много дней и недель спустя подтвердят другие: что внутри него происходило нечто непредвиденное, что каким-то образом они с псом стали одной плотью, одним духом, живым — и в то же время не только живым, мертвым — и не только мертвым, частью процесса, предписанного землей и плотью, яростного, постоянного и неотвратимого, лежащего за пределами понимания жизни и человеческой логики. Он знал, что единственной возможной контрмерой было смирение, и его это устраивало.

Она встретила его на поляне.

При виде нее он опустился на колени. Силы покинули его.

Поляна завращалась. Руки стали холодными и слабыми. Он закрыл глаза. Ему казалось, что он видит самого себя с высоты одного из этих старых дубов вокруг, стоящего на коленях в лунном свете на поляне перед женщиной, которая когда-то была красивой, но теперь выглядела измученной и перепуганной при виде него, Ладлоу, державшего перед собой пса, словно подношение, как будто она была матерью земли и высокой колышущейся травы, в которой он преклонил колени, скорбной, отчаявшейся матерью творения.

— Помогите мне, — сказал он.

Часть 4

Поколения

31

В тот день, когда Ладлоу выписали из больницы, дочь ждала его с инвалидным креслом. Он не хотел в него садиться. Считал, что десяти дней лежания на спине вполне достаточно для отдыха, но Элли настаивала. Ладлоу уступил. Уступка была небольшой, а Элли прилетела из Бостона и каждый день сидела с ним долгие часы, решая кроссворды и беседуя, с того самого утра, когда его привезли.