По крайней мере, он мог видеть свои ладони.
Луна была Янусовой луной, скрытой облаками.
Он увидел то, чего на самом деле не видел, но лишь смутно, болезненно представлял: Мэри у двери их дома, выскакивающую из дверного проема, охваченную языками пламени, словно мерцающими сине-желтыми волнами, в которых она тонула, увидел, как она катается по росистой траве, ощутил запах дыма и ее горящей плоти, увидел, как она поднимается и кидается обратно в дверной проем, в последний раз, в тщетной надежде, повинуясь инстинкту, любви и агонии, стремясь к своему сыну.
Он шел дальше.
Ночь стала холоднее. Он чувствовал ветер, дувший в лицо.
Боль пронзила его, словно лезвие ножа — мягкое масло.
Некоторое время спустя луна вышла снова.
Он понял, что утратил чувство времени. Облака могли прятать луну несколько минут или много часов. Он не знал.
Он почувствовал, как пистолет сместился в кармане, протянул руку и ощупал его снаружи через брюки. Вспомнил, как пистолет попал туда. Оружие словно позвало с лесной подстилки, а он наклонился и поднял его.
Он увидел вдалеке дом, бледно-белое пятно на холме. Дом напоминал церковь, церковь без колокольни, но он знал, что это не церковь, а место, где он едва не погиб и куда сам, на своих собственных руках, принес смерть.
Он продолжал шагать.
Его ноги шаркали по утрамбованной земле. Он слушал звуки, которые производил в этом мире, и знал, что собирается сделать.
30
Он увидел мальчика, сидевшего в одиночестве на темных ступенях крыльца. Мальчик курил сигарету, а когда вынул ее изо рта, Ладлоу смог разглядеть его лицо и на отчаянное мгновение подумал, что смотрит на своего сына, Тима. Тима, который вырос. Но это был только Гарольд, мальчик, который сказал, что ему жаль, и солгал своему брату насчет наживок.
Мальчик увидел его, вскочил и затушил сигарету ногой. С испуганным видом огляделся, посмотрел на приближающегося Ладлоу, потом снова огляделся. Затем он, судя по всему, принял решение и шагнул навстречу Ладлоу.
— Господи, — прошептал Гарольд, — какого черта вы здесь
— Я пришел за моим псом, — ответил Ладлоу.
—
— Я пришел за моим псом.
— Господи Иисусе.
— Я оставил его здесь. На крыльце.
— Они точно вас прикончат, если увидят. Боже, они думают, что
— Мне нужен только пес. И все. Я попросил твою мать укрыть его для меня.
— Бога ради, мистер,
— Нет?
— Какого черта им оставлять его на крыльце?
— А почему нет?
— Они вышвырнули его назад. В лес.
— Вышвырнули?
Он ощутил жаркий, плотный гнев в груди. Они вышвырнули пса в лес. Животные доберутся до него. Обглодают кости. Им все равно.
Его накрыла волна дурноты.
— Это
Мальчик нервничал, то и дело оглядываясь на дверь. На окна.
— Отведи меня туда.
— Взгляните на себя. Вы ранены. Вы не знаете, чего…
— Отведи меня туда, где они его бросили.
— О Господи. Боже ты мой.
Он протянул руку, схватил мальчика за предплечье и посмотрел ему в глаза.
— О боге не тревожься. Просто отведи меня туда.
Мальчик взглянул на него, признавая поражение.
— И вы уйдете? Уйдете отсюда, если я вас отведу?
— Да.
Мальчик снова покосился на дверь, затем посмотрел на Ладлоу.
— Из-за вас меня убьют.
Ладлоу ждал.
— Ладно. Но
— Конечно. Очень тихо.
И все же мальчик медлил. Ладлоу выпустил его руку и пристально посмотрел на него.
— Господи. Ладно. Идем.
Они пересекли длинную, широкую лужайку в свете луны. Там, где кончалась трава, начиналась узкая тропа, проходившая между рощицами молодых буков и кленов, а потом нырявшая в лес.
— Надеюсь, я вспомню, где это было, — сказал мальчик.
— Вспомнишь.
Тропа вела на север, в чащу леса. Свет здесь был слабее. Они сбавили шаг. Ладлоу чувствовал запахи сосны, влажной палой листвы и остывающей сырой земли. Не самое плохое место для Рэда, подумал он, если бы его отправили сюда не Маккормаки.
Воспоминания приходили яркими статическими вспышками, одно за другим.
Живые и мертвые.
—
Это звал с крыльца Маккормак.
Шедший впереди Гарольд замер.