Кто ты будешь такой?

Аля делает усилие и пытается посмотреть на Макара не как на своего любовника, а как на персону, за которой толпятся предназначенные роли. Видит кинотеатры и полные залы зрителей. Афиши на ветру. Пачки писем вроде тех, что ей как-то раз показывал Алеша. Из воздуха материализуется женщина, которая переодевалась у умывальника после «Семьи в поезде». Ее лицо наплывает, открывает крашеный рот и кричит: «Этот фильм про меня – понятно?! Понятно тебе?» А вот Духов на сцене, старше, чем сейчас. Отвечает на вопросы с видом человека, понимающего, что он находится там, где и должен быть. Сидит на стуле, высвечен рампой из полумрака. Ему хлопают. Он поднимает голову и вглядывается оттуда в этот ноябрьский день в Шереметьево.

Еще не поздно. Аля переворачивает открытку, достает из сумки ручку и пишет: «Люблю тебя. И всегда буду любить». Подумав, приписывает: «Не могу лишить тебя того, к чему ты так долго стремился. Это стало бы подлостью, еще одним предательством». Аля подходит к бариста, просит сделать свежий кофе и отнести вместе с запиской вон тому парню в фиолетово-голубом пальто в клетку. В таком пальто тут никого больше нет, не ошибешься.

– И между прочим, – добавляет она, – этот парень – актер и вот-вот станет очень известным.

– Правда? – бариста оживляется.

Она кладет деньги на стойку, говорит, что сдачи не надо.

– Хорошо, две минуты, – кивает тот.

В этот момент объявляют посадку.

Аля идет в сторону туалетов, заходит в кабинку, запирается, опускает пластмассовую крышку. Садится, снимает с руки часы, гладит их, кладет на колени. Надевает наушники и включает на полную громкость музыку в плеере. Время от времени смотрит сквозь слезы на часы. 11:23, 11:31, 11:47, 12:19, 13:15, 14:30, 15:25.

Эпилог

В один момент – я вечен, а в другой —

завишу от времени.

О. Хаксли

2018, октябрь, Москва

Зрители заполнили театр. Алевтина Сергеевна – ученики ее звали по имени-отчеству, она и сама себя так привыкла теперь называть – поправила платок на голове, синий, с золотистыми ягодами и цветами. Вряд ли со сцены были видны те, кто сидел на балконе, но все же. Соне она дала бинокль, и та с возбуждением глядела по сторонам. Соне было шесть, и она первый раз оказалась во взрослом театре. Кресла в зале были красные, бархатные, знакомые, рука с удовольствием скользила по ним, точно гладила короткошерстную собаку.

– Мам, а что мы будем смотреть – сказку?

– Нет, не сказку.

– А про что?

– Про любовь. Самые интересные вещи бывают только про нее. – Алевтина Сергеевна завязала дочери распустившийся бант, пропущенный в толстую темно-рыжую косу. – Нет ничего лучше любви, Соня. Можешь даже не искать.

– Ты всегда так говоришь.

На Соне было зелено-голубое платье из шерсти, сшитое восьмидесятидвухлетней Анной Иоанновной: две круглые створки воротничка, на груди два ряда пуговиц, там, где они кончались, платье расходилось вниз юбочкой. Сама Соня была плотная, ладная, с круглым умным личиком. И такая рассудительная. Иногда Алевтине Сергеевне казалось, что дочь взрослее нее. В одной руке Соня все еще зажимала красные листья клена, которые они собрали в сквере у театра. От листьев тянуло лесом. Фобия теперь редко проявляла себя, и не вспомнить, когда был последний случай. Наверное, с возрастом все теряет остроту, даже страхи. А может, дело в содержимом коробки, которую передала мать. Вырезки Алевтина Сергеевна недавно сожгла, чтобы Соня не увидела.

Когда начался спектакль, Соня попросила мать убрать кленовые листья: завтра в школе праздник осени, и Соня возьмет их с собой. Со всех сторон зашикали. Девочка повернулась к сцене, а Алевтина Сергеевна, Аля, сложила листья в сумочку, вытащила часы, те самые, ростовские, защелкнула их на руке, прислонилась щекой к выступающей стене балкона.

Она не знала на самом деле, про что спектакль, и не хотела знать. Смотрела только на одного актера. Он был теперь любимчик публики, у него была армия фанаток. В спектаклях Духов играл один-два раза в год, все остальное время снимался в кино. Его приглашали теперь разные режиссеры. Говорили, что он стал вредный и жесткий. Требовал, чтобы на съемках был отдельный номер с горячей водой, хорошая еда. Ему приписывали связи с актрисами, имена которых на слуху, и назначали отцом детей некоторых из них. Несколько его ролей были особо любимы зрителями.

Аля разглядывает Духова, замечает возрастные изменения. Мальчишеские повадки давно покинули его тело, но он все такой же худой, порывистый. Бороду вот отрастил. Вдруг Макар поворачивает голову и, продолжая реплику, бессознательно вглядывается туда, где она сидит. Такой момент случается в каждый Алин приход. И всякий раз она радуется этому чуду. Ничего не кончилось. И не кончится никогда. И не может кончиться, потому что у них с Духовым нет ни прошлого, ни будущего, то, что между ними, – всегда в настоящем.