Кто ты будешь такой?

– Я не знаю. – Аля отпила чай. Так или иначе беременные всегда становятся толстыми, но вслух она этого не стала говорить. – А как там выставка?

– О! – Тропик всплеснул руками, потом поцеловал кончики пальцев. – Мы готовим бо-о-ольшой сюрприз.

– Какой?

Тропик, раздумывая, съел ягоду, положил на блюдце сплющенный наждачный цветок плодоножки, расправил лепестки-листья, вздохнул, покачал головой:

– Не могу сказать, прости. Обещал, что буду нем как рыба. – Он выпятил вперед пухлые губы и правда чем-то неуловимо стал напоминать рыбу.

Аля рассмеялась.

– Но вообще-то твой актер в курсе, он тебе разве не говорил?

– Макар? Он вообще про выставку ничего не говорит. А когда открытие?

– В середине августа в галерее Юдиных. Знаешь, кто там будет представлен?

На Алю посыпались фамилии, года, названия школ и течений и прочий художнический и искусствоведческий сленг. Она взяла еще ягоду. Есть клубнику было немного неловко – ягоды предназначались беременной Кире. Аля все же не смогла удержаться и съела несколько штук. Уходя, обнялась с Тропиком и обещала, что непременно заглянет на выставку.

* * *

Перед поездкой к родителям Макара купались в Москве-реке дотемна, а потом полночи пили вино у Духовых на балконе. Балкон был из старых, с объемными балясинами и широкими перилами из бетона, выкрашенными в белый. Сидели на складных садовых стульях. Даже когда разговаривать уже не хотелось, все равно не уходили спать, продолжали сидеть, ощущая страшную близость. Касались друг друга головами, плечами и вытянутыми ногами. И даже когда воздух стал подрагивать, балкон с балясинами покачиваться, искажаться, а глаза закрываться, продолжали сидеть. Аля задремала, и ей показалось, что они движутся на балконе сквозь ночь в удивительное, ни на что не похожее место, пересекая неведомые страны и времена. Она уже крепко спала, когда дождь с силой бросил горсть капель в них из темноты и заставил перебраться в квартиру.

Вот и утро. Пасмурно. Из открытых окон тянет прохладой, сыростью. Хорошо слышно, как машины во дворе проезжают по лужам, а какая-то мамаша орет: «Не лезь туда, я сказала». В ответ – звонкий лай. Это собачница, наверное, а не мамаша. Аля натягивает на голову одеяло:

– Отдай деньги родителям и расскажи все сам. Я не поеду.

– Не смешно. Вставай и поехали. Опоздаем на электричку.

– Это похоже на предательство, – говорит она приглушенным голосом из кокона одеяла, – Противно.

– Ну что за детский сад. Не время дурачиться.

– Я не смогу. – Внутри одеяла жарко, голос ее звучит глухо. – Прости.

– Ты обещала.

– Ну и что.

Духов пробует шуткой нейтрализовать ее внезапное сопротивление, потом увещевает, просит, но Аля не поддается. Она вдруг понимает, что готова умереть, но не ехать.

– Я не поеду!

– Ты не можешь так поступить.

– Все это было сто лет назад. Это уже никого не волнует.

– Меня волнует. И моего отца, я знаю. Я тебе говорил, он болеет, и мы с мамой боимся самого худшего. Я хочу, чтобы он успел встретиться с тобой.

– И как это будет выглядеть? Моя мать где-то там чистит картошку и знать не знает, что я ее выдаю.

– Ты не выдаешь, а говоришь, как дело было.

– Это и называется выдавать, когда ты говоришь правду не о себе, а о ком-то другом. Если она сделала так, значит, на то была причина.

С нее уже течет, волосы приклеились ко лбу, но сдаваться она не собирается.

– Ты уже рассказала это Ивану Константиновичу.

– Вот именно. И хватит с меня.

– Ну все, Алька, вставай. Поигралась и будет. Опоздаем. Ты же знаешь, что не каждая электричка подходит. Нужно состыковаться с автобусом, а он ходит всего три раза в день.

Духов ощупывает кокон в поисках края одеяла. Переворачивает вместе с Алей, и еще раз.

– Да что это, никак не поймешь, как это размотать.

Она чувствует, как ее вместе с коконом поднимают с кровати, ставят на пол. Качнувшись, она снова падает на кровать.

– Послушай, – зло говорит Макар, – это совсем не смешно.

– Я же сказала, что не поеду.

Она слышит, как Духов выходит из комнаты. Гремит чем-то на кухне. Опять шаги. Возвращается. Принимается разрезать и распарывать одеяло на Але. Р-раз! После темноты ей кажется, что в комнате зажгли лампочек шесть по 150 ватт. В руках у Макара нож для чистки рыбы.

– Хорошо, что не болгарка, – говорит она.

Глядит на нее тяжелым взглядом.

– Поехали.

Внутренности одеяла валяются на кровати и полу.

– Да ты псих, оказывается.

– А ты тогда кто?

Он хватает блузку, юбку (сам заранее приготовил, почистил, погладил) и пытается насильно надеть на нее. Аля отталкивает его.

– Я же сказала, что не поеду.

– Почему ты говоришь это только сейчас? Не вчера? Не месяц назад?

– Только вот дошло.

Она надевает бюстгальтер. Руки трясутся. Блузка, застегнет потом. Так, теперь юбка.

– С тебя требуется такая мелочь по сравнению с тем, что ты и твоя мать натворили.

Он говорит абсолютную правду. Засунув колготки в карман юбки, Аля направляется к выходу.

– Нет, – Макар закрывает дверной проем. – Ты не можешь вот так уйти.

– А иначе что? Пополам меня распилишь?

Его лицо перекашивает от ярости.