Кто ты будешь такой?

– Нет, вы не понимаете, – Смирнова заговорила громче, быстрее. – Что этот скандал показал? Картина хороша, прекрасна, ценна, если на ней стоит известная подпись. Ей дается лучшее место в музее. За нее готовы заплатить кучу денег. И вот вдруг оказывается, что известной подписи на ней в самом деле нет. И что? И эта картина, от которой все слюной исходили, вдруг становится ничем и теперь достойна только того, чтобы ее отнесли в мусорный бак или в лучшем случае повесили в туалете в каком-нибудь кафе. А как же картина сама по себе? А как же суть искусства? Нет, он умница этот Константинович.

– Умница? Да вы в своем уме? – Коротков набросился на аспирантку. – Одурачил столько людей. А люди, между прочим, деньги заплатили. Настоящий мошенник. В советское время знали, что с такими делать.

Жуковский частично согласен был на этот раз с Коротковым.

– Честнее было выставить картину под настоящей фамилией художника, – сказал он. – Если она так хороша, то все бы это и увидели. А так – это просто фальшивка.

– Нет! – Смирнова вся раскраснелась. – Ну как же вы не понимаете, что…

– Ну как бы ее выставили? – вклинилась Вышницкая. – Наверняка ее недавно написали, а на выставке были, если не ошибаюсь, картины рубежа XIX – XX веков.

– Вот именно, – разгорячился и Жуковский, – это и показывает, что картина – чистой воды обман… – В кармане у него зазвонил телефон. – Простите.

Он отошел в сторону. Уж не с матерью ли что-то? Всегда боялся. Но номер был не ее.

– Алло. Я вас слушаю.

– Алло. – Женский голос, тишина. – Это Андрей Андреевич?

– Да, это я.

– Это Аля Соловьева. Летом вы дали мне визитку. Клуб помощи студентам. Этот клуб… он еще работает?

Она ждала в сквере на Китай-городе. В сером промокшем свитере и джинсах. Без верхней одежды. Без зонта. Стояла под дождем, прижимая к себе, как щит, полотняную сумку. Послушно пошла за ним, когда он предложил зайти куда-нибудь, где сухо. Ближайшей забегаловкой оказалась чебуречная, но тут, по крайней мере, не лил дождь. Места были стоячие. Жуковский вытащил упаковку спиртовых салфеток и протер стол. Купил Соловьевой чай в одноразовом стаканчике. Побольше сахара. Пока нес стакан к столику, вспомнил ее.

– Вот, выпей, согрейся.

– Спасибо.

Подвинула стаканчик к себе. Посмотрела на дымок над чаем. Помешала пластмассовой ложечкой. С волос капало на стол, с одежды – на пол. Волосы облепили лоб и скулы потемневшими завитками. Дождь, конечно, на улице был сильный, настоящий ливень, но девушка выглядела так, словно искупалась в реке. Мокрая одежда прилипла к телу и выставила напоказ все эти женские штучки. Она была будто голая, и это было неловко.

– Мне нужно найти, где работать. И жить… некоторое время.

Глаза блестели как в лихорадке. Ее потряхивало.

– Так что произошло?

– Я бы не хотела об этом говорить. – Она отпила чай.

– А твои родители? – Жуковский всмотрелся в ее лицо. – Может, тебе поехать к ним? Если проблема в деньгах, билетах, то я…

– Нет-нет, домой я не могу вернуться.

Окно, напротив которого стоял столик, словно поливали из брандспойта. Дождь, как это ни невероятно, еще усилился, но Маросейка мужественно держала удар.

– Мы сотрудничаем с несколькими фабриками и заводами. – Жуковский провел по слегка намокшим усам. – Они и общежитие предоставляют. Но ты понимаешь, что это за работа? Упаковщицы, посудомойки и тому подобное.

– В Москве?

– Конечно. Мы работаем только с Москвой.

– Простите. Зря тогда я вас побеспокоила. Мне нужно уехать из Москвы.

Жуковский глубоко вдохнул сырой воздух, а вместе с ним – опасность. Он не хотел бы вляпаться в темную историю или, не дай бог, испортить репутацию.

– Ты что-то натворила?

Соловьева попробовала натянуть мокрый свитер на руки, будто так можно было согреться.

– Похоже на то.

Он уставился на нее.

– Нет-нет. Не в том смысле. – Она отвела взгляд. – Милиция меня не ищет, если вы об этом.

За соседним столиком компания работяг разлила водку и стала пить за здоровье какого-то Сергея Иваныча. Правее парочка лет под пятьдесят держалась за руки над столом. За ними двое с серьгами в ушах что-то яростно обсуждали, изредка вгрызаясь в чебуреки. Жуковский прислушался – похоже, обсуждали тот самый скандал с картиной Грабаря. Интересно, мать уже знает? Навряд ли, если бы узнала, то позвонила бы ему. Он вытащил телефон, посмотрел – пропущенных вызовов не было.

Соловьева пила чай мелкими частыми глотками. Руки и плечи ее по-прежнему дрожали.

– Сегодня, надеюсь, тебе есть куда пойти? Знакомые, друзья?

Покачала головой.

– Нет, у меня никого нет… И мне нужно исчезнуть, – то ли хихикнула, то ли всхлипнула.

Жуковский смотрел, как она пьет чай, и пытался сообразить, что делать. Пожалуй, он бы никогда не сделал того, что сделал через несколько минут, когда пластиковый стакан Соловьевой опустел. Не сделал, если бы не прошлогодний случай с Эдиком Диковым. Потому что еще одного Эдика на своей совести он бы не вынес.

– Можешь переночевать сегодня у меня, то есть у нас с матерью, – тут же поправился он. – А завтра что-нибудь придумаем.