Кто ты будешь такой?

С Эдиком было вот что. В прошлом году на экзамене зимней сессии Эдик отлично ответил на вопросы билета. Жуковский задал ему еще несколько вопросов по теме и получил ответы, которые были не хуже, чем если бы Жуковский сам их давал. Этого парня он давно приметил. Широкие и глубокие познания, свой взгляд. На экзамене Жуковский даже растрогался. После череды бестолковых пустых студентов, пытающихся хитрить и играть словами, вместо того чтобы четко говорить по теме, слушать Эдика было удовольствием. Он даже похвалил парня, чего вообще никогда не делал. Диков кивнул, но похвала, похоже, не подействовала на него так, как обычно действует на подающих надежды студентов: никакого удовлетворения на лице Эдика Жуковский не заметил.

Эдик грыз ногти, наблюдая, как Жуковский ставит отличную оценку в зачетку. Взяв зачетку, продолжал сидеть. Жуковский вопросительно взглянул на него. Эдик, не замечая, грыз ногти все яростнее. Жуковский постучал по столу пальцами. Ничего не произошло, и он еще раз похвалил Эдика. Тот кивнул, но продолжал сидеть. Вдруг вскинул голову, адамово яблоко на шее округлилось. Губы, совсем сухие, дрогнули. Спросил, нет ли какой-нибудь работы для него на кафедре. Он готов что угодно делать, хоть полы мыть. Жуковский сказал, что узнает и скажет.

– Я могу даже ночевать, – вцепившись взглядом в Жуковского, сказал Эдик.

– Ну, это вряд ли понадобится.

– Я готов хоть сегодня. Уборку могу сделать.

Жуковский его не понял.

– Ну зачем уборку с твоими мозгами. Думаю, со следующего учебного года что-нибудь получится.

Жуковский принял напряжение в лице Эдика за волнение, сопровождающее честолюбивый шаг, а просьба о работе на кафедре, конечно, была честолюбивым шагом.

– Ну что, значит, договорились? – Жуковский ожидал, что теперь Эдик, удовлетворенный, поднимется, поблагодарит и освободит место для следующего студента. Он не хотел, чтобы экзамен затянулся до вечера.

Эдик посмотрел на Жуковского – глаза светлые, прозрачные. Набрал в грудь воздуха и, точно решившись, подался вперед, чтобы что-то сказать, но тут толстая девица (как ее, Попова) подошла, нетерпеливо помахивая зачеткой. Эдик поднялся и ушел. Жуковский посмотрел вслед его нескладной фигуре со странным ощущением, что что-то не так. В тот же вечер Эдик прыгнул с десятого этажа строящегося неподалеку от общежития здания.

Теперь Эдик снился в кошмарах. Всегда появлялся в сопровождении рабочих в зеленых спецовках, говоривших на незнакомом языке, состоявшем из немыслимых звуков. Рабочие во сне некоторое время не замечали Жуковского, занимались своими делами, но если он не успевал проснуться, кидались с молотками, топорами, бензопилой, и приходилось убегать от них.

В электричке было тепло, но Жуковский снял пальто и отдал Соловьевой – прикрылась, с обуви уже натекли лужицы. Вжалась в угол между спинкой сиденья и стеной, уснула. Или сделала вид. Рядом никто не садился – из-за лужицы, мокрых волос и сильного запаха промокшей одежды и кроссовок. Жуковский уже жалел, что поддался благородному, но глупому порыву. Не пропала бы и без него. А он бы сейчас еще работал в архиве, а потом не спеша добрался бы до вокзала, выпил в буфете кофе с пирожком, нет, сегодня из-за такого холода с двумя – с картошкой и вишней… или нет, с капустой. Там продавались еще с мясом и печенью, но он никогда не рисковал, хотя всегда смотрел в первую очередь на них. Есть хотелось ужасно.

Девушка не шевелилась. Жуковский попытался вспомнить ее на лекциях, но не смог. Обычно он не рассматривал студенток в аудитории. И никогда не велся на все эти их штучки, ужимки, нелепые позы и обещания в широко распахнутых глазах. Не выучила – значит, неуд. Впрочем, отличницы еще больше ему не нравились. Слишком старательные, амбициозные, а в сущности, совсем не в состоянии осмыслить то, что выучили. История все же больше для ребят. Толковых ребят. Считается, что математика и физика – мужские предметы, но на самом деле и история тоже, тут нужна мужская сосредоточенность и самоотдача, а не старательность. Кроме того, важно понимать все связи, а их девушки просто не видят, и все тут.

Один раз он вышел в тамбур – позвонить матери, предупредить.

Мать ждала их. Приоделась – брюки и голубой жакет, тщательно расчесала коротко стриженные седые волосы. Жуковский давно не видел ее такой. Поприветствовала Соловьеву.

– Я Анна Иоанновна.

Не было еще случая, чтобы имя матери не вызвало изумления. Так и в этот раз. Как ни была Соловьева дезориентирована, погружена в себя, услышав имя, как-то сразу растерялась, замешкалась, думая, наверное, что ослышалась. Все в первый раз думают, что ослышались.

– Да-да, Анна Иоанновна. Моего отца назвали Иоанном в честь нашего дальнего родственника Иоанна Кронштадтского.

– Я Аля. Простите, что…

– Проходи, проходи. Разувайся. И скорее в горячую ванну. Пойдем, я покажу.