Кто убил Влада Листьева?

— Дурак! Так вот, отныне все отлучки сотрудников из этого здания — только по моему личному разрешению. Пока я в Москве… — добавил Хозяин. — Уеду из Первопрестольной — разрешение будешь давать ты. Это раз. И два — узнай-ка все про этот численник. — Хозяин приподнял газету. — Кто, что, зачем, куда, к кому, откуда, как? Понял? Я думаю, ниточка выведет к какому-нибудь паразиту, кушающему из моих рук…

Феня вновь почувствовал, как под ногами у него противно затряслись какие-то мелкие жилки: все-таки проницательный человек — Хозяин.

— Это будет стоить больших денег, — покашляв в кулак, сказал он.

— Плевать!

— Можно действовать?

— Действуй! Для начала собери информацию — не навреди только, не засыпайся, не засветись — словом, чтобы ничего-ничего-ничего… Ты меня понял? — Уловив суматошный кивок Фени, Хозяин вновь по-казачьи развалил рукой воздух: — А когда будет собрана вся информация, тогда мы и врежем. Так врежем, что даже раки в новгородских болотах проснутся. Проснутся и свистнут.

Едва слышно вздохнув, Феня подумал о том, что не знает Хозяин всей правды, и хорошо, что не знает, и хорошо, что он бросил на это расследование его, а не кого-то другого…

Хоть и перестал Хозяин любить Кремль, а друзья в нем все-таки остались, поэтому, поразмышляв немного, он позвонил туда, на бугор, видимый со всех концов страны. Позвонил одному человеку — тот не отозвался, позвонил другому — также молчание, позвонил третьему — пусто. Словно бы все собрались на какое-то неведомое важное совещание. Позвонил Кржижановскому — этот старый аристократ хоть и невеликий пост занимает, по сравнению, скажем, с вице-премьером, но все знает и обрадовался, когда услышал знакомый голос. Завел разговор издали — спросил о завтрашней погоде, словно бы в Кремль поставляют сводки из метеоцентра, потом о семье и лишь потом произнес невыразительным серым тоном:

— Тут одна газета про меня бяку опубликовала…

— Читал, — без всякого выражения проговорил в ответ Кржижановский.

— Нельзя ли выяснить, откуда у этой статьи ноги растут? И вообще, откуда растут ноги у этой газеты?

— Пробовали, но ничего не получилось.

— Неужели это нельзя сделать даже на таком уровне, как Кремль? — удивился Хозяин.

— Нельзя. У нас — демократия.

— Тьфу! Что прикажете делать, извините за назойливость? А?

— Ничего. Пока никуда не выходить из дому.

— Это я-то… это мне-то? — Хозяин едва не задохнулся, услышав эти слова. — Я никогда не был трусом.

— Дело не в трусости. Просто вы просили дать совет. — Я этот совет дал. И все.

— Ну, спасибо, господин хороший, ну, спасибо… — не удержался от язвительного восклицания Хозяин. — Я теперь даже из-под одеяла вылезать не буду. Обложусь бабами, как брустверами и затихну. Спасибо большое. Никогда голову под подушку не прятал.

Хозяин неожиданно услышал совсем рядом затяжной вздох, оглянулся поспешно — показалось, что около стола кто-то стоит, но никто не стоял, и в кабинете вообще никого не было, стер проступивший на лбу пот, подивился: а ведь раньше он так не потел. Неужели душа чувствует что-то нехорошее? Когда раздался второй вздох, понял — это вздыхает в трубку молчавший Кржижановский. Ему сделалось жаль Кржижановского и одновременно жаль самого себя. Он скосил глаза на банку, в которой когда-то бились, безуспешно пытаясь взлететь, бабочки, но был не сезон и бабочек давно не было в банке. Хозяин поморщился и пробормотал глухо: — Прошу простить меня за беспокойство.

К горлу, словно в детстве, подступило что-то обидное, теплое, слезное, это была обида — ведь он же регулярно отправлял деньги туда, на бугор, в «общак», и только из-за одного этого мог рассчитывать на дружеское отношение. Но что-то не было слышно дружеских ноток в голосе Кржижановского, только дурацкий совет — засесть дома и никуда не высовывать носа.

Разжав челюсти, Хозяин подвигал ими в стороны, подошел к окну, глянул на улицу, запруженную автомобилями. Машины двигались медленно, иногда взревывали моторами, перестраивались, стараясь обогнать друг друга, но при давящей плотности движения это удавалось сделать лишь трем из десяти. На цветных крышах машин — красных, синих, жемчужных, охристых — широкими неряшливыми кошками расползались серые отсветы неба, добавляя в душу угрюмости, скорби, еще чего-то, Хозяину совершенно незнакомого.

Напротив окон какой-то уличный торговец расставил два стола с канцелярскими принадлежностями, но никто из прохожих около его столов не задерживался. Тверская улица перестала быть пешеходной, как раньше, она теперь сугубо автомобильная улица. Торговец скучал — застыл подле своих установленных канцелярской «складью» столов в позе вольного художника, со сложенными крест-накрест руками. Рядом с ним стоял невысокий человек, очень похожий на Сашу Македонского и смотрел на окна этажа, который занимал Хозяин. Хозяин встретился с ним взглядом, невольно вздрогнул — что-то пронзило его насквозь, будто он словил пулю, поспешно отступил в сторону и запоздало вспомнил, что окна-то у него — бронированные, их ни одна пуля не возьмет. Даже граната, пущенная из подствольника, и та не возьмет.