Кто в тереме?

Иногда в голову Бурлакова закрадывалась мысль, что этот феномен, наполовину природный, наполовину рукотворный, способствовал повышению процента раскрываемости преступлений. Хозяева кабинета злостно использовали особенность шкафа как фактор физического и психологического давления на подозреваемых. Проще говоря, давили на психику. Иногда при открытом шкафе удавалось чрезвычайно быстро «расколоть» не слишком закоренелых правонарушителей.

«Шпингалет надо присобачить. Или крючок какой-то», – в очередной раз автоматически подумал Бурлаков. Операция откладывалась со дня на день, в том числе и из-за отсутствия времени.

Как у всякого нормального опера, у него было сразу несколько дел в производстве. Тот факт, что по громкому, весьма впечатляющему обывателей, наименованию должности он был целым заместителем начальника районного угро, не освобождал Бурлакова от необходимости самому заниматься разыскной работой и раскрывать преступления.

Конечно, львиную долю вели оперативники рангом пониже, но далеко-далеко не все. Тем более, в штате постоянно появлялись то вакансии, то заболевшие, то отпускники, то выехавшие на сессию студенты-заочники, а сейчас была даже одна декретница.

На столе перед капитаном лежало несколько папок с материалами, которыми на ближайшее будущее обеспечили его криминальные реалии родного Артюховска. Следуя многолетней привычке, он набрасывал в блокнот план на сегодня. Начальными пунктами шли безотлагательные мероприятия, в конце – не столь срочные. Первым пунктом на сегодня было обозначено посещение технологического колледжа.

Опрошенная младшим лейтенантом Лысенко, малолетняя свидетельница Катя Семченко стояла насмерть: она видела Юльку и Киру в день нападения на Юлькину бабушку. Иногда Катька поглядывала за спину беседовавшего с ней «дядьки мента». За спиной Лысенко мать, в принципе не возражавшая против опроса дочери полицией, исподтишка грозила кулаком правой руки, а указательным пальцем левой показывала на рот – захлопни, мол!

Но Катька еще не успела впитать житейскую мудрость взрослых: меньше видишь – крепче спишь. Она пока хорошо усвоила только только ту часть родительской и школьной педагогики, где говорилось о честности в общении со старшими. Всякие тонкости насчет выборочной откровенности давались ребенку сложнее. Да и законы добрососедства, кумовства и землячества были ей, по счастью, еще неведомы. Поэтому Катька уверенно повторила то, о чем ранее рассказала Людмиле Петровне.

Вторым пунктом в плане-минимуме Бурлакова следовал обход старых дач, в связи с делом Херсонского… Мало ли… Повстречается приехавший с инспекцией на свой участок дачник, которого еще не удалось опросить по месту проживания, и который что-то видел неординарное. Или уже опрошенный вдруг вспомнит какую-то деталь. Да и вообще, было желание еще раз осмотреть место происшествия, благо – дождь прекратился. Вроде бы… Надолго ли?

И да, там же есть еще одно дело. Осмотреть дачу Легостаева. Хозяина пока не удается найти и опросить, хотя его и подали в розыск.

Последним пунктом в плане значилась еще одна беседа с директором Музея купеческого быта Мирюгиным Никитой Михайловичем.

Вадиму Сергеевичу Бурлакову минуло 46 лет. Он достиг «ведомственного» пенсионного рубежа и мог в любой момент закончить карьеру по выслуге лет. Но пока что с погонами расставаться не собирался, как это сделали многие его коллеги, дослужившие «минималку» и разбредшиеся по охранным структурам, службам безопасности фирм и фирмочек.

Он не то чтобы пылко любил свою работу. Скорее, он к ней привык, притерся и привязался. Как к когда-то любимой, но с течением жизни разлюбленной жене, которую ценишь как испытанную боевую подругу и на другую менять не собираешься, хотя и поглядываешь по сторонам.

Бурлаков по сторонам не поглядывал. Он делал свою работу хорошо, в силу врожденной дотошности и добросовестности и нажитому опыту. Ничего другого он делать не умел, а переучиваться в конце пятого десятка и не желал.

Скорее, не переучиваться, а перестраиваться. Одно дело – подчиняться начальнику, другое – хозяину. тем более, что многие минусы его работы уравновешивались некоторыми плюсами, а издержки есть во всяком производстве. Нервишки уже, конечно, пошаливали, и сердечко давало о себе знать, но ведь, как ни крути, полтинник шел к завершению. Было бы странно, учитывая специфику работы, если бы он оставался здоровяком. Такое возможно, если человек патологический пофигист, а Бурлакову это качество никогда свойственно не было.

В первые годы его служебной деятельности, среди коллег ему дали прозвище Застенчивый. С годами пообтесался, приобрел уверенность в себе. Не ожесточился, но стал жестче.