Кто в тереме?

С другой стороны, придется пока отложить покупку тонометра. Так уж сложились обстоятельства, с ними не поспоришь. Ведь обстоятельства, как известно, это гримасы судьбы.

Виктор Легостаев

– Да не убивал я его!!! – орал Легостаев. – Ну, не хотел я его убивать, не думал даже! Обычная пьяная драка.

– А вот говорят, что вы и в пьяном виде драки не любили и не участвовали в них.

– Кто говорит?

– Свидетели.

– Много они знают! А если и так, то раз на раз не приходится. Значит, вынудил, достал!

– Чем же Херсонский мог вас так достать?

– Да мало ли!.. Не помню. Два пьяных дурака!

– Хорошо. Расскажите, что помните. Как Херсонский оказался с вами на дачах? Он ведь должен был после ночного дежурства идти домой, всегда так делал. Почему вдруг, ни с того, ни с сего, он решил выпить с вами? Он ведь не пьет?

– Откуда же мне знать? Вот вы всегда можете объяснить, почему вдруг выпить захотелось?

– При чем тут я? Хотя… Я вам отвечать не обязан, но отвечу. Мне никогда не ХОТЕЛОСЬ просто выпить. Я пью в силу разных причин, по обстоятельствам. Но я не любитель участвовать в пьяных драках, и уж во всяком случае, не стану сбрасывать в колодец на верную смерть того, с кем недавно пил.

– Счастливый вы человек, прямо зависть берет! Все у вас по полочкам разложено.

– Возможно. Но сейчас речь не обо мне, я ВАС слушаю. Давайте и у вас разложим по полочкам. Напоминаю, что чистосердечное признание…

– Да-да, я в курсе, мать писала! – отмахнулся Легостаев.

– Тем лучше. После приезда на дачи, дальше что произошло?

Виктор молчал.

– Слушайте, Легостаев. Я одного не пойму, на что вы рассчитывали? До конца жизни прятаться под юбкой у Светки Минеевой? Или нашлась бы после нее другая дура, так бы вы от бабы до бабы и курсировали? Все имеет свой конец, самому-то не противно – так кончить?

Бурлаков наклонился и пододвинул к собеседнику лист бумаги с ручкой.

– Раз про чистосердечное в курсе, думаю, и про явку с повинно тоже слышали. Вот ваш шанс, Легостаев.

Последовала новая, довольно длинная пауза. Не то задержанный и правда пытался вспомнить подробности событий прошлого месяца, не то лихорадочно додумывал свою версию, чтобы пореалистичнее звучала…

– Я слушаю, внимательно! – поторопил Бурлаков.

– Ну не собирался я его убивать, – ответил, наконец, Легостаев, уже спокойным тоном. – Вообще не думал, с чего бы это мне в голову пришло?

…Гарик поспособствовал приятелю пристроиться на временную работу в музей. Постарался в благодарность за то, что когда-то Витек, в свою очередь, тоже помог Гарику. В один из его «черных периодов», когда и на опохмелку не хватало, не то что на хлеб, Легостаев пристроил его к себе на бондарный завод на путину, ящики сколачивать под вяленую рыбу для рыбозавода.

Не бог весть, какая хитрая работа, младенец справится, нужна только некоторая сноровка. Да ведь это – дело наживное.

– Это у Гарика-то сноровка?

– Да какая там сноровка! Он тогда уже конкретным синяком был. Ну, кое-как сколачивал, держался, я помогал. Норму, конечно, не вырабатывал, куда ему. Но хоть какую-то копейку зарабатывал, с голоду не умер.

Ну, и настал черед Гарику возвращать долги. Директор музея купеческого быта, нынешний начальник Гарика, надумал очистить подвал от хлама, которого за десятилетия скопилась прорва. Видно, прежняя хозяйка теремка, купеческая дочь Елизавета Белькова, складировала в подвале все, отжившее свой век. Человек старой закалки, она не вытаскивала почти ничего на мусорку, живя по принципу: авось, когда пригодится.

Хотя тогда в Артюховске и мусорок-то не было как таковых. Была свалка в овраге на окраине, а кому туда таскать было лень или не под силу – тот выходил из положения как мог. Кто в огороде, в уголочке, в ямку закапывал барахло, кто в печках жег.

Следующий хозяин – наследник теремка – недолго владел домом, не дошли у него руки до разборки подвала. А когда музей только зарождался, его молодой директор, Никита Михайлович, знакомясь с вверенным объектом, в первую очередь в подвал слазил. После чего добрая треть хлама, хранящегося там, перекочевала, после соответствующей обработки, в немногочисленные залы музея в качестве экспонатов.

Директор отбирал на экспозицию предметы быта, кое-какую мебель, утварь, шторки-салфеточки времен, как минимум, Октябрьской революции. Но много всего и осталось в сундуках, не представляющих, на взгляд Никиты Михайловича и привезенных им экспертов, культурно-исторической ценности.

И вот теперь все это нужно было вытащить из подвала, рассортировать и куда-то определить. Ну, а потом осмотреть подвальные стены и при необходимости подремонтировать, подбить-подмазать. Одному Гарику все это осуществить было не под силу. С Легостаевым заключили трудовой договор, Гарик за него поручился, и больше двух недель они трудились не за страх, а за совесть.

В подвал вели две двери. Одна из дома, расположенная в прихожей и всегда закрытая на ключ. Вторая – прямо со двора. Ею они и пользовались, так что никому не мешали: ни немногочисленному штату музейных работников, ни столь же немногочисленным пока экскурсантам.