– Нет. То есть да. Немного. Похоже, это зелёнка. Я не знаю, что случилось. Помните, вы попросили после отбоя заменить лампочку в туалете для девочек? – Тут Лизанька тихонько пискнула, но на неё никто не обратил внимания. – Я только поставил табурет, чтобы встать на него, как на меня вдруг что-то налетело, закричало и… Я не могу сказать, что это было, – не успел зажечь фонарик. Упал вместе с табуреткой. Очнулся – зелёнка. Я вообще-то думал – кровь, темно же. Минут десять ещё на этой табуретке сидел, соображал, где я вообще, что это было… Словом, вы одна управитесь с ребятами на пляже?
– О… – Ксюша огорчённо нахмурилась. – Но… но я не могу. Понимаете, мне Зоя Валерьевна поручила стенгазетой руководить. Я думала, вы сегодня… – Она беспомощно подняла плечи. – Может, попросить Клавдию Аркадьевну присмотреть за нашими?.. Если вы нездоровы.
Константин Алексеевич вздохнул:
– Ясно. Я нездоров. Я очень нездоров. Но просить никого ни о чём не надо. Я справлюсь. – Судя по его виду, он совсем не был в этом так уж уверен.
В этот момент кто-то дёрнул Мишу за штанину. Оглянувшись, он увидел толстенькую сиреневую лапку, высунувшуюся из стены.
– Я сейчас! – пробормотал Миша и юркнул в опустевшую палату.
Теша стоял у двери. В руках у него была чашка с чем-то горячим, судя по поднимающемуся пару. Чашка была, похоже, из маминого сервиза. Миша не помнил, чтобы брал её с собой. Впрочем, мама могла положить в его чемодан что угодно, с неё станется.
– Это что, чай? Где ты это взял? – изумился он.
– Мы, квартирные, о людях заботимся, – важно ответил Теша. – Это вашему этому… длинному, зелёному. Я думаю, у него морская болезнь. Пусть выпьет!
– Ну… я попробую, – с сомнением пожал плечами Миша. – Надеюсь, он не станет задавать вопросов.
– Ты здесь что? – Арам заглянул в палату, как раз когда Теша юркнул под кровать. – Сам с собой разговариваешь?
– С кем этому задохлику ещё разговаривать, – обидно заржал Дёма из коридора. Миша вздохнул.
Константин Алексеевич, похоже, вообще не был склонен сегодня задавать вопросы. Рассеянно взяв чашку из рук Миши, он поблагодарил кивком, сделал пару глотков и поставил её на подоконник. Затем выглянул в окно и поёжился с таким видом, как будто на улице была зима. На улице, впрочем, по-прежнему светило ясное июньское солнце.
На линейке ребята тоскливо переминались с ноги на ногу. Очень хотелось спать, и одновременно – на пляж. Бо́льшую часть ночи в обеих палатах шло бурное обсуждение последних событий, и прежде всего – привидения. К тому же постоянно слышались странные звуки: стоны, охи, шаги и стуки – то в коридоре, то под полом, то вовсе почему-то над головой. Арам пытался объяснить все это с научной точки зрения. Лиза проплакала почти всю ночь.
– И зачем вообще нужны линейки каждый день? – зевнул Миша. – Вот у нас в позапрошлом году…
– Тссс! – шикнула на него Эля. – Про нас говорят.
– Шестой отряд снова успел отличиться, – невозмутимо сообщила Нагайна. – Сегодня сразу после обеда наказание в красном уголке снова отбывает Сергей Сёмочкин. Однако до этого комнату тщательно осмотрит наш завхоз Виктор Михайлович. Надеюсь, господину Сёмочкину ясно, что во второй раз этот фокус не пройдет? С вами разделят эту сомнительную честь господа Гроссман и Доброхотов… Близнецы, хоть и не братья. Господа Доб… Гро… – Казалось, она задумалась на секунду, затем ехидно усмехнулась: – Грохотовы! Надеюсь в дальнейшем вас видеть подальше от окон и футбольных мячей. Мне бы хотелось, чтобы лагерь уцелел в конечном счете…
– Грохотовы, – прыснул Арам, обернувшись к Диме и Мите. – Точно. А она ничего – Нагайна…
Пляж был небольшой, огороженный бетонными волноломами, с белыми пластиковыми лежаками. Над половиной шезлонгов был установлен неширокий сетчатый навес. Справа, возле волнолома, в воду уходили короткие мостки с металлическими перилами. В воде территория для купания была обозначена ярко-красными шарами, протянувшимися цепочкой в нескольких десятках метров от берега. Мелкая галька под ногами ещё не нагрелась.
Константин Алексеевич быстро, по-солдатски, разделся, оставшись в широких плавках, больше всего смахивавших на семейные трусы длиной по колено. При этом обнаружилось, что вожатый более худ и нескладен, чем могло бы показаться с самого начала. Он непрерывно широко зевал и тёр глаза, на воду же смотрел с явной опаской и затаённым ужасом, избегая приближаться к её кромке и всё время оглядываясь отчего-то то на Клавдию, то на игравших в волейбол ребят из старшего отряда.