Кубанский огонь

– Вот-вот. Сейчас кишки порвете со смеху! Как приехали, послал меня Александр Петрович в пивную «Табачок» на Ивановскую улицу. Самое, говорит, бандитское место. Сходи и разнюхай, не пахнет ли там Прокопием Шкуропатом. Не мне, говорит, тебя учить. Я и пошел. Сунул в один карман смит, в другой вессон, а за голяшку нож. Надел черкеску с газырями польского серебра и штаны со светло-синим лампасом, будто бы я из терских казаков. Три пятерки денег у меня было, одна своя и две казенных. И заперся в «Табачок». Как вошел – в глазах зарябило. Человек тридцать там всякой дряни, рожи она другой страшнее, и все, матери вашей черт, в железнодорожных шинелях! Один я в газырях… Тут понятно мне стало, что надо менять легенду, пока не дали дуксы[68].

Разбил я бивак у стойки, говорю: милости просим копеек на восемь. Араки, и закусить. Стою, прихлебываю, жду, что дальше будет. Подошел сперва ко мне самый мелкий заморух, по плечо примерно росточком. В каждом шланбое есть такой, он драку начинает… И говорит: казак, а казак! Дай мне в морду Христа ради. Куда деваться? Не дашь – самому отвесят. Получить, так уж за дело.

– Дал? – оживленно спросил Жуковский, весь дрожа от предвкушения.

– А то! Кверху чоботами улетел.

– И что публика?

– Публика одобрила и пошла мне мусалы драить. Впереди бугайло ростом с голубятню. Сердитый! Вынул тут я нож, спросил, не хочет ли он в геенну. Запнулся юноша, но другие стали меня обходить по флангам. Я дрожу, но фасон держу. Выдал им на блатном языке все, что думаю. Дошло до цапов[69], что казаки таких слов не ведают, и начались тогда переговоры.

– То есть не надраили? – разочарованно спросил Жуковский. – А синяк откуда?

– Ты слушай, что дальше было. – Корж осторожно дотронулся до скулы и поморщился. – Назвался я Ларькой[70] Вутаком. Отошел в сторону с двумя наиболее сообразительными и спел им свою песню. Ищу атамана, Прошку Булькатого, иначе ему кличка Варивода. Знаю, что он где-то здесь сидит в куширях[71]

. С самого Новороссийска не видались, он мне долю зажилил, из того, что в банке взяли, хочу, чтоб отдал.

Надзиратель подкрутил ус и продолжил с сожалением:

– Что-то, видать, во мне ребятам не понравилось. Не пойму, в чем была ошибка. Но… Короче если говорить, повели они меня на квартиру. Там, мол, Васька Кабурдык, он все про всех знает, пусть поможет. Довели до самой окраины. Чую – пахнет смоленым волком[72]. Руку тяну в карман, где смит-вессон, сам шаг ускоряю. Мы уж почти бежим. До них дошло, что я догадался, и как мне один в скулу задвинет! Я полетел на спину, но револьвер успел вытянуть. И обоих в упор стрельнул. Целил в ноги, но тому, который меня ударил, не повезло. Попал я ему в артерию, кровь фонтаном, страшно смотреть… Помер через десять минут. Второму угодило в мякоть, и его я захватил. Уф!

Корж откинулся на спинку стула, и стало понятно, как сильно он переживает из-за случившегося. За надзирателя продолжил начальник отделения:

– По счастью, мимо шел железнодорожный жандарм. Он помог Степану доставить бандитов в полицию. Покойник был мне незнаком, а вот второй, живой, оказался старым приятелем. Я ведь начинал приставом в хуторе Романовском и всю тамошнюю голоту знал поименно. Коржу необыкновенно повезло: он захватил Федора Турчина. Заметная в хуторе фигура, вор-рецидивист, кличка – Турок. Вот с ним у нас и вышла обстоятельная беседа. Турок как увидел меня, чуть не обделался. Строгость мою помнил, как я весь хутор в кулаке держал. Опять же, Федька по характеру самое то, что нам было нужно. Лезет в волки, а хвост поросячий! Нету в нем настоящей жилы, как в порядочном уголовном. Слабый на уторы[73], и душонка мелкая. Только с виду роскошный. И стал я его колоть.

Тут опять влез Корж:

– Вы не обольщайтесь раньше времени. Я так вообще считаю, что пустой номер, жареное долото. Александр Петрович другого мнения. Он полагает, что мы нашли след Рыжего.

– Тут пожалуйте с подробностями, – оживился Лыков.

Пришельцев вытащил блокнот:

– Варивода и правда прятался в Романовском. И где бы вы думали? В зимней половине частной церковно-приходской школы Бондаревского. Очень ловко придумано, никому и в голову бы не пришло там его искать. Вместе с ним проживал местный уроженец Евдоксий Рудь. Сам я его не знал, но пленник, Федька Турчин, дал характеристику. И очень похоже, что Рудь и есть наш Рыжий.

– Докажите.

– Все улики косвенные, но складываются в одно. Рудь и Рыжий – одно и то же слово. Далее. Евдоксий сбежал из хутора десять лет назад, с тех пор иногда заглядывал в родные пенаты, но всегда с новым паспортом. В последний раз велел называть себя Павлом!

– Павел Вячеславович Остриков, – тут же напомнил Азестопуло.

– Именно. Далее, именно Евдоксий привез в Романовский Шкуропата и помогал ему там прятаться. И наконец, он таскал при себе тяжелый мешок, в котором звякало железо. Вор предположил, что это машинка для печатания денег. А я думаю – наш бомбомет. И наконец, Рудь в последний приезд перекрасил волосы, из шатена стал блондином.