Куда убегает ваш утренний кофе?

Я так и знала, что он все объяснит, все поставит на свои места. Мне казалось несомненным, что история про мертвого ребенка была написана как реакция на мой сон, это было некое сообщение о правильной расстановке акцентов, так я понимала. Мне было очень дорого такое обращение ко мне. Он продолжал настаивать на не ценности, ничтожности человеческого чувства, чего-то вроде бастарда, незаконного плода совместной работы в группе, на его неблагородстве (отец ребенка — слуга), не достоинстве, на необходимости его уничтожить, искоренить, и радоваться этому, как победе во имя высших сил, к которым только и следует стремиться. И одновременно, парадоксально, вся история была рассказана о близком существе, о любимой дочери, так что взамен простых человеческих чувств я получала неслыханной щедрости вознаграждение отношениями нечеловеческими. Я также ощутила, что он чувствует мою боль, он так описывал жестокую забаву с девочкой, ее мучения, что я чувствовала некое жесткое, очень суровое сострадание к боли, которую испытываю. Я была благодарна, очень благодарна, и за сострадание, и за указание, как следует относиться к тому, что во мне происходит. Я чувствовала, что меня как бы незримо поддерживает, охраняет, и ведет очень близкий, почти родной человек, который готов назвать себя моим отцом. Я понимала, что рассказ в некотором роде абстракция, и отец в нем — это не совсем ЕП, а дочь — и вовсе собирательный образ. По крайней мере относящийся ко всем женщинам семьи, но я ведь тоже к ним относилась — значит, и обо мне тоже. Мне было этого вполне достаточно.

Чувствуя такую переполняющую благодарность, я захотела поделиться с ним чем-то очень ценным, самым ценным, что я знаю, чем-то действительно прекрасным. Самым ценным оказалась традиционная древняя японская музыка гагаку, которую я недавно открыла. Она, мне казалось, была настолько дисгармонична, что не уступала индастриалу в накале выражаемых чувств, но одновременно полна такого ритуального достоинства, которое только и могло удовлетворить взыскательный вкус ЕП. Я узнала, что эта музыка служила аккомпанементом к массовому костюмированному представлению, устраиваемому для Императора — его единственного зрителя. Я представила, что наши взаимодействия в семье, это такое же представление, устроенное для Императора — некого высшего существа, ради которого мы и затеяли все это, и наши чувства, мучения и восторги — это строго исполняемые роли масок, назначенных на время представления различными персонажами истории. Я сочла, что такая музыка достойна его, и спросила, как он относится к музыке гагаку. Когда он сказал, что не знает такой, то прислала ему линки в МП3. Он ответил, что музыка очень демоническая, и представляет собой только на первый взгляд связный набор демонических мольб, а по тону напоминает так называемую «ночную арфу.» Я была счастлива, что он оценил ее. Сразу после этого он сделал такую запись:

Jul. 18th 08:23 pm Музыкальная среда

Сегодня после обеда слушали музыку. Пианолу вынесли в беседку и протяжные непоследовательные визги неприятными осколками носились над темной водою прудов. Я сказал, что эта музыка или то, что принято понимать под музыкой, представляется человеческим существам имеющей продолжительность и связность лишь в силу ошибочности их восприятия, но в действительности представляет собой разрозненный подбор ангелических мольб. В противность примордиальной музыке, произведения Баха не базируются на основополагающих тонах, а лежат в кромешной хоронзонической пустоте иудеохристианского невежества. С точки зрения Абсолюта, между оперой Шнитке «Жизнь с идиотом» и любыми ораториями Баха не может существовать различий, но есть одно существенное сходство: и то и другое идентично пустоте, в которой не звучит. В отличие от этих обеих музык, народные музыки некоторых этнических групп по сей день сохраняют базируемость на примордиальном непрерывном тоне, тоне так называемой ночной арфы.