Куда убегает ваш утренний кофе?

Я ощутила аккорд противоречивых эмоций, заставивших его написать такой текст. Его желание слышать каждый день подтверждение любви к нему, и ненависть к этому желанию. И одновременно это был «крик, перекрывающий вечность», он говорил: с тобой может случиться что угодно, но ты всегда будешь со мной. Это было обещание, даже больше того, гарантия бессмертия, его личная гарантия моего вечного присутствия рядом с ним. И при том это всё было сказано таким раздраженным, неприятным тоном, как может говорить только старый супруг, у которого привычка и ненависть слились в нечто единое. Я знала, теперь, даже если мы никогда больше не прочитаем ни слова от друг друга, — мы вместе навечно. Я могу пропасть, и никак себя не вести, жить долгую жизнь и умереть — это все равно, это все ничего не значит. Этой ночью я просыпалась много рази запомнила в точности сон, который приняла как живой пейзаж нашего ландшафта со смертью. С маминой скорой смертью. Я повторяла сон про себя, пока не доехала до компьютера, чтобы немедленно записать его.

23rd July 12:58pm: Покемон

Приснился сон, что я труп, такой, что плоть отваливается клочьями и гной течёт. Бегу по тропинке и валит неимоверный снег. Вдали маячат тени тоже неуклюже бегущих ещё трупов, они догоняют уже меня. Я вижу, что не убегу и просто сваливаюсь с тропинки в снег, думаю — снег вон какой сильный — пока они добегут меня уже засыпет, — и снег действительно сыплет, сыплет очень быстро. Я нахожусь под снегом долго, наверно зиму, а потом наверно весна, потому что я вылезаю уже на каменистую, без снега, дорогу. По ней быстро чешет старушка в белом, и я с гиканьем устремляюсь за ней. «За старушкой?» — укоризненно спрашивает ангельский голос. «Ага, за старушкой!» с хохотом отвечаю я, начиная уже её настигать. Старуха кричит, бежит и забивается в какие-то тряпки в дому, задом вверх. «Не бойся, дорогая старушка, — говорю, — я всего лишь хочу засунуть тебе в зад вот эту веточку», — выбирая из довольно коротких и не толще пальца веточек какую-нибудь поаккуратнее, без заусениц.

Придвигаясь к старухе, обнаруживаю, что у неё там что-то интересное — свисает какая-то штуковина, вроде тех, что для водителей плетут из трубок для переливания крови — бывают рыбки такие. А у неё такое разноцветное свисает, и с бисером кажется, и старуха уже не старуха, а девочка, совсем маленькая девочка.

«Что это у тебя, — говорю — там моторчик, да?»