Куда уходит кумуткан

— Правильно. Так и нерпы. Не знают, что такое свобода и не скучают по ней. Кроме того, — дедушка надел очки, указательным пальцем прижал их к переносице, — мы сами в своих городах, как в большом аквариуме, за толстыми прозрачными стенами. Издали наблюдаем за природой. Несвободны, зато сыты и ухожены. Так что, нет, нерп я не мучаю.

— Значит, они счастливы?

Дедушка вздохнул. Долго молчал, прежде чем спросить:

— Что такое «счастье»?

— Разве ты не знаешь? — удивился Максим.

— Не знаю, каким ты его представляешь.

Максим не смог ответить. Он никогда об этом не думал. Эти разговоры запутали его.

Вечером он спросил у мамы, что такое счастье. Ирина Викторовна растерялась. Помедлив, сказала, что счастье — это гармония души с окружающим миром.

— Это как? — нахмурился Максим.

— Это значит, что счастье… — задумавшись, мама вытянула губы, приподняла брови. — Ну, ты счастлив, когда доволен тем, что получаешь. В то же время — не боишься это потерять. Знаешь, что в любом случае у тебя останется главное — ты сам. А всё остальное, даже самое приятное, тебе дано во временное пользование. В этой мысли, конечно, — какое-то одиночество, но настоящее счастье всегда одиноко.

— Не понимаю, — Максим нахмурился ещё сильнее.

Он настойчиво щипал полы футболки. Из груди поднималось раздражение. Хотелось кричать и топать. Будто он пытался умять что-то большое в маленькую коробку, и у него ничего не получалось.

— А такая гармония может быть в тюрьме? Ну, если тебя хорошо кормят?

— Не знаю, — рассмеялась мама. — Ты что, голодный?

— Лучше быть сытым в тюрьме или голодным на свободе? — не отставал Максим.

— Да не знаю я, что за вопросы странные?

— Ну ты бы что выбрала?

— Свободу.

— Ну вот, — Максим качнул головой. — Я, наверное, как эти нерпы, даже не понимаю, о какой свободе идёт речь. Поэтому выбрал бы поесть…

— Сейчас сварю макароны, — рассмеялась мама.

Максим пересказывал эти разговоры, пока они с Аюной шли от вокзала к нерпинарию. Потом говорили о Саше. Аюна сказала, что он глупо поступил, мог бы пойти с ними и ни о чём не говорить маме.

— Какой он? — Аюна вдруг залепетала и стала на ходу подпрыгивать. — И вправду беленький?

— Беленький, беленький, — усмехнулся Максим.

— Как игрушка?

— Да чего спрашивать? Сейчас сама увидишь.

— Как игрушка? — настойчиво повторила Аюна.

— Да, да, как игрушка, — сдался Максим.

После рождения Лаки в нерпинарий зачастили журналисты. О нём написали все местные газеты, рассказали по телевизору в новостях. Дедушка даже получил поздравительную открытку от Лимнологического института.

Посетителей стало ещё больше. Они покупали отдельный талончик в фотосалон, несмотря на то, что он подорожал в три раза. Фотографировать Лаки не разрешалось. Можно было только пять минут тихонько наблюдать за его копошением в пенопластовом логовище. Белоснежный комочек — такими бывает свежий снег в солнечную погоду. Пушистый, с чёрными глазками и носиком. Мягкий, будто сладкая вата. Тёплая меховая игрушка:

— Хочу себе такого! — кричали дети, выйдя из нерпинария. — Купите!

Некоторые родители, в самом деле, спрашивали, можно ли купить белька. Обещали бережно держать его в ванной и кормить по расписанию. Но узнав, что он через две недели начнёт линять и сменит белую шубку на серую, теряли к нему интерес. Говорили, что лучше купить настоящую игрушку.

Когда Максим с Аюной зашли в нерпинарий, посетителей было не так уж много, а в фотосалон почему-то вернулись Лило и Стич. Пенопластовое логовище пропало. Ничто не напоминало о том, что здесь жил белёк.

Кассир сказала, что вчера Виктор Степанович увёз Лаки в Листвянку. Максиму стало жутко. Он понял, что нерпёнок угодил в тот самый сарай — в научную базу.

О том, что именно там произошло, никто не знал. На следующей неделе дедушка объявил, что нерпёнок погиб. Не выжил без материнского молока. Ни один из заменителей не подошёл.

— Чего тут удивляться? — поправляя очки, медленно говорил дедушка. — У нерпячьего молока жирность больше пятидесяти процентов. Нужен целый завод, чтоб такое сделать. А тут на охладительную систему денег нет…

Лаки не дорос даже до первой линьки. Так и остался пушистым бельком. Ему не исполнилось и двух недель. Об этом уже ни газеты, ни телевизор не сообщали.

Максим боялся, что дедушка расстроится и откажется брать его с Аюной и Сашей к себе в Листвянку, но Виктор Степанович лишь вернулся к обычному задумчивому настроению, обещание нарушать не собирался.

В середине марта умерла и Несси, мать Счастливчика-Лаки. Из-за переизбытка нерастраченного молока у неё началось воспаление, но никто этого не заметил. Её поведение почти не изменилось. Работники нерпинария обнаружили безжизненное тело на столике, где обычно ночевали нерпы. Позвонили Виктору Степановичу. Он приехал. Отменил ближайшие представления. Долго ходил вдоль бассейна, поглядывал на Несси. Поправлял очки и что-то бормотал. Наконец сказал приготовить ящик, в котором нерп доставали из бассейна в санитарные дни.