Куклы зазеркалья

Я сходила с ума от того, что и находиться здесь было мукой, и выйти страшно. Там за низким заборчиком, что огораживал небольшой газончик с елочками и цветочками, еще страшней и неизведаннее. Улица была сборищем, пучиной агрессивных звуков – визг тормозов, наоборот кто-то заводит двигатель, где-то залаяла отчаянно и зло собака, хруст под чьими-то ботинками. Звук шагов за моей спиной приводил в особый трепет, казалось, каждая нерв напряжен, каждая клеточка это движение сзади. Теперь в таких случаях всегда приостанавливалась и делала вид, что роюсь в сумке или завязываю шнурок, а сама остро следила за тем как человек проходит мимо меня. И разумом понимаю, что это глупо, но ничего не могу поделать. На безлюдной улице это особенно глубоко ощущается. В толкучке или на просто главной, оживленной улице, где непременно кто-то куда-нибудь спешит, нет такого неприятного чувства.

Нет, нигде мне не было покоя. Ни на работе, ни дома.

Даже музыку первое время в наушниках опасалась. Вдруг не услышу шагов, ковыряния в замке, шорохов. И каждый раз уверенное бряцание ключей для меня было, как железом по стеклу. Хотелось убежать, забиться в угол. И все приходилось уговаривать свое лихорадочно бьющееся в истерике сознание, что это тетя пришла меня проведать. Да, да, это тетя. Звонок в дверь, значит, Марина наведалась. И перестань трястись, как припадочная!

С Мариной мы стали близкими друзьями. Все же никто не мог понять ее, так как я. Она пришла в себя быстрее. И быстрее адаптировалась к обычной жизни, вернулась в нее. Хотя, то, что произошло, никогда не забудется. Но жить, то дальше надо.

Это мне повторяли изо дня в день все вокруг. Что жить-то надо. Я пыталась и пытаюсь.

Но все сходит на нет. Когда вспоминаю шевелящуюся руку в поеме двери. И еще часть своего разговора с Глебом Изотовым, где он говорит, что обнаружен всего один обгоревший труп.

Всего один.

У него конечно без слова «всего» впереди. Просто один. У меня всего один. Ему непонятен был мой чуть удивленный затравленный взгляд. А мне нечего было сказать, чтобы объяснить. Думаю, Глеб сам разрешил этот вопрос.

Никто не поверит. Никто не будет проверять. Никто не будет выяснять. Дело закрыто. Убийца, маньяк мертв, сгорел. По нашим с Мариной показаниям все произошло случайно. В ходе борьбы несколько свечей упало, и начался пожар. Возможно, что кто-то нам и не поверил, в смысле случайности возгорания, но никаких возражений не было высказано. Всех видимо, и эта версия вполне устраивала, доказательств обратного найдено не было.

Мой рассказ о «белой комнате» на многих произвел неизгладимое впечатление. Интересно, что с ними со всеми было, если бы узнали о настоящем убийце, гуляющем на свободе? Вот его речи, записанные на пленку, могли войти в достояние республики и хорошим материалом для психиатров.

Никто не поверит. Нет, никто.

Он был очень осторожен и скорее всего, подчистил все хвосты. А общение в интернете? Нет, ниточка так себе, в интернет-кафе след потеряется.

Ночами, не смыкая глаз, я сидела и перебирала эти ходы, ниточки и пыталась найти, как бы связать их с Димой и этими убийствами, на чем подловить. А потом вспоминала, что дело закрыто.

Комната потихоньку погружалась во тьму, вначале сумерки. Потом еще темнее. Потом оставался только слабый свет от фонаря. Я ни разу не раскладывала свою тахту. Не было смысла. Невозможно было заснуть от этого страха, что сжимал внутри, как тисками. И большую часть ночи моим пристанищем был правый угол комнаты, за этой самой тахтой. Навалив туда подушек и завернувшись в плед, я безумными глазами следила за этим умиранием дневного света, и каждый раз умирала сама вместе с ним. Пугалась каждого шороха. Глаза постепенно слипались и, когда я начинала потихоньку сползать по стене, то просыпалась и снова вперяла взгляд в темноту, пытаясь подавить панику и увидеть знакомые очертания предметов.

Все хорошо. Ничего не изменилось. Вот низкий столик, чуть подальше перед тахтой, за ним видна барная стойка отделяющая маленькую кухню от основного пространства комнаты. Проехала машина и от света фар по потолку прошлись веером световые полосы. Никогда не замечала, что это так красиво. Хуже было в ветреную погоду. Тени оставляемые от ветвей деревьев казались огромным комком спутавшихся змей, шелест их листьев – свистящим шипением.

От этого попеременного засыпания-бдения к пяти утра становилось тошно и невыносимо. Чуть занималось солнце, я выползала из своего угла. И, волоча за собой плед, придерживая его одной рукой, другой зажигала плиту, варила кофе, а иногда даже что-то готовила, но в основном жила на бутербродах и салатах. Домработница тети время от времени посылала с водителем гуманитарную помощь, обе они переживали, что «девочка очень похудела».

И потом прогулка в парке. Первый поход туда был спонтанным, а дальше уже превратилось в привычку.