— Твой конфетно-шоколадный оптимизм меня умиляет, я даже немного завидую. — Вообще-то не в правилах Кирилла с кем-либо о чем-либо спорить, но на всякий аргумент свой контраргумент находился почти молниеносно. Словно все ответы на все в мире вопросы были заранее заготовлены в его голове и каким-то образом активировались в подходящий момент.
Стас резко сменил тему:
— Карабас стал наконец-то в школу ходить, несколько дней ведь отсутствовал. По-моему, он скоро тронется на почве своего кукольного театра. Взрослый мужик вроде, и не глупый.
Танилин не отвечал, он развалился на только что заправленной постели и пристально посмотрел в лицо гостю, все никак не понимая: зачем тот пришел? Не про Карабаса же рассказать. Тут появился Костик, повиснув на дверной ручке:
— Киря, там телик опять плохо кажет! — и принялся раскачиваться на вращающейся двери.
Костик являлся милым карапузом, который в свои шесть лет до сих пор бегал в колготках, но обещал, что как только пойдет в первый класс, сменит девчачьи колготки на настоящие брюки. Проблем с младшим братом никогда не было: в его спокойном незадирчивом характере усматривались черты будущего меланхолика, какими являлись почти все в их семье.
— Идем, глянем.
Телевизор шипел шумами, пародирующими человеческую речь, и гримасничал своим выпуклым стеклянным лицом. По экрану бежали дергающиеся кадры, как бывает в неправильно настроенном кинопроекторе. Изображение бесконечным циклом спускалось откуда-то сверху вниз и постоянно ускользало. Что ж, бытовым электроприборам тоже надо как-то развлекаться.
— У тебя «Горизонт»? — спросил Стас.
— Ага.
— О, я знаю, кажется, какую лампу надо пошевелить.
— Это мы сами знаем, мы с Костиком уже ученые.
Кирилл приоткрыл заднюю крышку, где разгуливало чудовищное напряжение, и дотронулся до нужной лампы. Шумы тотчас прошли, картинка выровнялась, точно невидимый режиссер сказал:
— Вот интересно, — Стас принялся размышлять вслух, — летит по небу обыкновенная электромагнитная волна, летит себе, летит… без всяких приключений через всю атмосферу, а тут раз — превращается в звук и изображение!
— Чудо! Другого объяснения нет, — согласился Кирилл и плотно заделал крышку назад, от греха подальше.
Когда они вернулись в комнату, Стас немного изменился в лице: стал задумчив, все поглаживал пальцами щеки. И тогда Кирилл понял: вот, наступил момент. Все полчаса болтовни до этого являлись лишь словесной интермедией, нелепым вступлением к основной теме.
— Хочу предложить тебе присоединиться к одной тайной организации…
— О-о-о… опять Пимыча славить?
— Нет-нет, здесь все серьезней, — Литарский попытался изобразить эту серьезность, насколько позволяла мимика его лица. — Это типа масонов, только круче, понимаешь? Мы одновременно везде и нигде. Парадокс сказал, что возможно, мы когда-нибудь захватим власть.
— Ах, сам Парадов сказал! Надо где-нибудь записать.
— Я понимаю, он придуривается, но… у нас круто, вот увидишь! Жизнь наполнится смыслом. Ну согласись, ты сидишь целыми днями здесь, в убогой комнате, читаешь свои заумные книжки. Так и свихнешься вслед за Карабасом, а у нас хоть развеешься.
Этот аргумент оказался убойным. Последней каплей на шатких весах сомнений. И, после того как Литарский поведал ему правила Великой Игры, Танилин на удивление быстро согласился. Потом задумчиво замер, чуть прищурился, сказав:
— Мы сейчас это даже отметим.
Когда же на столе появилась распечатанная бутылка «Пшеничной», Стас растерялся и почти со страхом произнес:
— Ты бухаешь, что ли?
Надыбав на кухне лишнюю стопку и разливая водку по равным порциям, Кирилл изобретательно переиначил некрасивый жаргон «бухать»:
— Считай это обрядом инициации. Слово хоть знакомо? Короче, за орден тамплие… как вы там называетесь?
Литарский подозрительно посмотрел на жидкость ядовитой бесцветной окраски с резким отталкивающим запахом. По-настоящему крепких напитков он еще ни разу не пил, поэтому растерялся вполне искренне. Лишь потом ответил на вопрос:
— Триумвират +.