Кукушка

— Хуумм-ху-хум! — заусмехалось дерево. — И ты зовёшься травником! Пище и воде... рот мой... в моих корнях.

Жуга хлопнул себя по лбу, закивал и опрокинул сосуд. Багряная струя винтом ушла в сырую землю и впиталась без остатка.

Дождь тем временем усилился, густая крона дерева от капель более не спасала; рубаха и рыжая волосня травника были мокры.

— Всё. — Жуга вытряс из фляжки последние капли, заткнул её пробкой, повесил обратно на плечо и встал. Прошёлся пятернёй по волосам. — Пора.

Он сжал пальцы в кулак и вытянул руки перед собой. Прикрыл глаза и зашептал слова заклятий. На сей раз никаких препятствий не было, волшба далась на удивление легко, и травник неожиданно понял: стены! Ну конечно! Стены замка, Белые Валы — вот что мешало ему колдовать, вот что перехватывало и гасило всякий наговор. Замок впитывал волшбу, как греческая губка, всё терялось, тратилось и обращалось в первородный хаос, застывало в искривлённых стенах, в гнутой утвари, в лопнувших оконных сотах, в вызванных тварях...

Теперь ничего этого не было. Текучее зеленоватое сияние облекло холодной призрачной перчаткой одну его ладонь, другую, потянулось вверх до локтя и плеча. Со стороны могло показаться, что рыжий ведун зажал в руке клубок из молний — те шипели, извивались и пускали искры. Воздух перед ним дрожал. А небо тем временем потемнело ещё сильнее, и можно было лишь гадать, что этому причиной — наговоры травника, погодная волшба старого дерева или просто гроза. Дождь уж не накрапывал, но шёл вовсю, с минуты на минуту угрожая превратиться в настоящий ливень. Ещё мгновение — и грянул гром.

— Зане ты сызнова спешишь, — под шорох струй сказало дерево, и было не понять — проговорило оно это с укоризной или с восхищением. — Я боле не могу помочь тебе деянием... но могу помочь советом.

Человек оглянулся. Отблески зеленоватого сияния ложились на лицо, делая его похожим на чеканную бронзовую маску. Крупная дрожь била травника с головы до пят, казалось, он с трудом сдерживает крик.

— Давай! — сквозь зубы выдавил он. — Только быстрее!

Дерево заговорило. Глас его возвысился и теперь гремел и грохотал, перекрывая дождь и ветер:

— Ты потеряешь память, человек, таков мой долг. Внимай: пока ты не заснёшь... ты будешь помнить. Каждый новый сон... отнимет у тебя частицу памяти. Покуда бодрствуешь... не будешь забывать. И каждый наговор, прикосновение к Бездне... тоже будет приближать тебя к беспамятству! Помни!

Но время разговоров кончилось. Воздух перед травником пошёл разводами и рябью, изрядный кус пространства стал туманен и белёс, потом вдруг лопнул, разошёлся перистыми лепестками, открывая вход в мерцающее нечто или, может быть, в ничто. Медлить смысла не было. Держа перед собою новый посох, травник шагнул вперёд и растворился в звёздной черноте. Через мгновение воздух схлопнулся, и лишь издалека до слуха дерева донеслось едва уловимое: «Спасибо...»

— Не за что... — проскрипел Страж Ворот.

Некоторое время холм окутывала тишина, нарушаемая только шорохом дождя и отдалённым громом. Молнии сверкали редко и довольно далеко, на скалах; близ холма не ударила ни одна.

И вдруг послышался топот.

Скользя и оступаясь на крутой тропе, на вершину выскочил единорог — для дерева это выглядело так, будто его забросило сюда боевой катапультой: каскад прыжков, которым он преодолел последние сажени, сделал бы честь любому горному барану или козерогу. Похоже, и его гроза не миновала: белый зверь вымок до последней шерстинки, борода его свалялась, хвост, живот и ноги были выпачканы глиной. Глаза косили, бока вздымались и опадали, на губах белела пена, только рог — витой, сияющий, блестящий — оставался чист и незапятнан.

Зверь взглянул направо, налево и остановил взгляд своих синих глаз на старом дереве.

«Я опять опоздал...» — с горечью проговорил он.

— О чём сказал? — проскрипело дерево. Янтарные глаза его задумчиво смотрели вверх.

Нависший низким куполом небесный свод ещё клубился тучами, но через них уже проглядывали солнечные лучи. Гроза стихала.

«Почему ты его не остановил?»

— Остановил? Зачем? Он сам... так захотел.

«Он захотел! — возмутился серебряный зверь. — ОН! Что тебе до его хотения? Ты же мог его остановить! Мог, мог! А теперь что? Ты погубишь и его, и нас. Теперь мы не знаем, что будет с нами завтра!»

— Остановка... суть кончина, — философски вымолвило дерево. — Наша ли, его... чья лучше? Кто в силах рассудить? Хуум, хум-хум... Не ты. И в большей степени — не я. Пусть всё идёт как идёт... Не цель в меня свой рог... я не девица, коих ты так любишь радовать и исцелять... Забыл, кем ты был раньше?

Единорог топнул ногой, комья грязи пополам с травой полетели во все стороны.

«Ты ничего не понимаешь, глупый белый ясень! — в бессилии сказал он. — Ничего».