Кукушка

— Я боюсь, — призналась Ялка. Налетевший ветер взметнул её войлочную юбку. — Вдруг нас ищут?

Михелькин издал смешок.

— Во всяком разе, не здесь, — сказал он. — Среди людей новости так быстро не расходятся. А здорово всё вышло! Как это у тебя получилось так задурить ему голову? Старый пень не только браслет не забрал, ещё и серебра отсыпал! Во как! Ай да мы! Знай наших!

И он позвенел монетками в кармане.

— Угомонись, — сердито сказала Ялка, подобрала юбку и, не обратив внимания на протянутую Михелем руку, стала спускаться вниз по тропинке.

— Эй, ты что? — растерялся Михелькин и двинулся следом.

Быстро темнело. В темноте было трудно определить расстояние. Они шли и шли, а огни, горящие в окошках постоялого двора, словно и не приближались. Вокруг были старые польдеры, превратившиеся в пустоши. Песчаные проплешины сменялись редкими островками зелёной травы, под ноги всё время попадались сухие колючие кочки. Пахло мелом, солью и сухим песком.

Они шли в полном молчании и только ахнули одновременно, когда из темноты им навстречу выступила фигура человека.

— Ох, — сказал человек, отступая назад. — Простите, если напугал вас, moidemoiselle... И вы простите тоже, юнкер. Но кто вы?

— Мы... — Михелькин гулко сглотнул. — Мы... э-э-э... Странствуем. Нам сказали, здесь есть постоялый двор...

— «Песколаз»? Я как раз иду туда. Я прогуливался по дюнам. Люблю, знаете ли, прогуляться перед сном... Так вас проводить?

Михелькин нерешительно почесал в затылке.

— Пожалуй...

Человек снял берет и раскланялся, рассыпав по плечам снежно-белые волосы, затем выпрямился и всмотрелся в лицо девушки. Ялку пробрали мурашки от пронзительного взгляда его синих глаз. «Совсем как у травника!» — подумала она.

— Зовите меня ван Хорн, — представился беловолосый. — Я к вашим услугам.

* * *

Сусанна пробудилась рано и, не обнаружив рядом травника, запаниковала. Что тут скажешь — одинокая девчонка, затерянная в польдерах меж двух городов — незавидная доля. Костёр давно погас. Девахи в мужском платье и её собаки тоже поблизости не наблюдалось.

В пешем путешествии может случиться всякое: голод, зной, промокшая одежда, стёртые ноги. Но нет ничего более мерзкого, чем заснуть у костра и проснуться утром — задубевшим, мокрым от росы, возле горки остывшего пепла. И солнце ещё не взошло, и одеяло уже не спасает. Хорошо, коль ты бывалый странник и проснулся раньше, чем окоченел. А нет — весь мир покажется ужасным. На душе темно и муторно, утро тянется и тянется, обогреться невозможно.

Примерно это и чувствовала девочка сейчас. Ей повезло, что, уходя, Жуга накрыл её плащом поверх одеяла. Если бы не это, Сусанна проснулась бы намного раньше. Чтобы по-настоящему согреться, нужен был костёр, а развести его без огнива Сусанна не могла. Зола была сыра, девчушка поворошила её, но не нашла живого уголька.

Сусанна вскочила и заметалась. Бросилась туда, сюда, обежала вокруг стены, набивая пятки об остывшие, покрытые росой серые камни, потом вернулась, чтоб надеть башмаки и набросить плащ, и наконец додумалась взобраться на вершину старого холма. Её трясло, пальцы не сгибались, в голове царила муть. Тело требовало движения, разум подбирал остатки сна. Компромисс меж этими желаниями был ужасен, но альтернативы не было. Пришлось терпеть.

Сусанна помнила, как ночью, просыпаясь, она всякий раз видела травника сидящим у костра: он говорил о чём-то с той девицей-амазонкой, чья огромная и страшная собака лежала подле и прислушивалась. Потом, когда пришелица уснула, положив голову на его колени, травник так и сидел — о чём-то думал, ворошил в костре прутом и всякий раз кивал Сусанне: спи, мол, всё спокойно. И Сусанна засыпала: он был рядом, он не спал, он никуда не делся.

Только это ночью. А теперь её бросили.

Отчасти это было даже хорошо. Вчерашние события её не успокоили, наоборот, сильнее напугали. Сероглазая девка с бешеным прищуром, что сперва была врагом, а стала как бы другом, и её собака, так похожая на волка, но с глазами как у человека... То, что они исчезли, это хорошо.

То, что вместе с ними исчез и травник, было ужасно.

— Что же это... что же... — бормотала она, карабкаясь по склону и оскальзываясь на молодой траве.