Кукушка

Он осторожно взял свою спутницу за руку и двинулся вперёд, между столов. Народ в корчме по-прежнему молчал — уж больно нелепо выглядела эта парочка. Во всяком случае, вид у них был такой, словно они только что вылезли из-под земли. Женщина шла неловко, как-то семеня, быть может, потому, что была в тягости (теперь, вблизи, это стало заметно). Парень старательно избегал чужих взглядов.

Проходя мимо стола, где сидели Фриц, Карл Барба и Октавия (а также гистрионы во главе с дер Тойфелем и Рейно Моргенштерном), женщина замедлила шаг, подняла голову, посмотрела на них... и тихо охнула, закрыв ладонью рот. Фриц вдруг тоже разглядел её вблизи. И тоже вздрогнул.

— Я... — потрясённо выдохнул он и умолк, увидав в её распахнутых глазах не только изумление, но и мольбу: «Молчи!» В голове сделалось пусто и гулко. Не в силах придумать ничего путного, он торопливо схватил ложку и, шумно чавкая, принялся запихивать в рот еду, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взглянуть на девушку ещё раз.

Парень тем временем оглянулся, неловко потоптался, потянул девушку опять, и они двинулись дальше. Октавия вертела головой и дёргала Фрица за рукав.

— Фриц, кто это? Ты её знаешь? Кто это? Ну Фри-иц...

Фриц не отвечал. Радость, ликование — всё это быстро ушло и сгинуло, теперь он думал совсем о другом. Страх стянул его внутренности ледяным узлом, горох с капустой застревали в горле и горячими комками проваливались внутрь; вкуса еды он не ощущал.

— Странная деваха, — выразил общее мнение дер Тойфель, и все закивали. — Где я мог её видеть?

— И я где-то видел! — подтвердил Рейно Моргенштерн.

«И я!», «И я!» — как стадо ослов, звякали все остальные.

Рейно нахмурился.

— Но где? — спросил он сам себя. — Не помню...

Все — музыканты, выпивохи, странники, кабатчик, кукольник и даже Октавия, — все неотрывно буравили взглядами белые спины уходящей парочки, и потому никто, кроме Фрица, не увидел дудочника ван Хорна, который стоял у входа, в дверном проёме. Он тоже смотрел им вслед со странным выражением в глазах, потом повернул голову к Фрицу, поймал его взгляд и приложил палец к губам в риторическом жесте молчания.

И улыбнулся.

* * *

— Ты веришь в любовь?

Жуга повернулся на бок, чтобы посмотреть на Зерги. В отблесках костра её лицо приобрело какие-то не свойственные ей обычно, странные черты. В последнее время она сильно изменилась — черты её лица истончились, нос заострился, губы стали тонкими, бескровными. Бесконечные преображения изматывали девушку, как тяжкая болезнь, она лежала, завернувшись в одеяло и тесно прижавшись к травнику, смотрела в пересыпанное звёздами светлеющее небо.

Зерги. Белая Стрела. Альбина. Сколько травник её помнил, она всегда была поджарой, быстрой, энергичной девушкой, упрямой, скорой на дела и на суждения, способной как на бешеные вспышки гнева, так и на внезапные порывы светлых чувств. Её скрытность почти равна была по силе её искренности, а её понятия о справедливости и чести определяла лишь она сама. Казалось, она всё время носит маску и никому не открывает своего истинного лица. Но если на неё находило желание поразмышлять, тем паче вслух, это был верный признак тягостных сомнений и растерянности. В такие минуты следовало держать ухо востро: после них могло последовать всё, что угодно, — от поцелуя в губы до стрелы в глазницу.

— Почему ты спрашиваешь об этом у меня? — мягко поинтересовался он.

Зерги посмотрела на него и усмехнулась.

— Кого же мне спрашивать? — горько сказала она. — Девчонку? Рутгера? А может, Андерсона? Нет, Жуга, я знаю тебя много лет, и знаю точно — если ты ответишь, то уж точно не соврёшь.

— А если не отвечу?

— И тогда не соврёшь.

Жуга смолчал и снова повернулся лицом к небу. Зерги не стала его беспокоить. С другой стороны костра, укутанная в плащ, посапывала девочка, а чуть поодаль, на ложе из утоптанной травы, улёгся Рутгер в волчьем облике. Он спал тревожно, чутко, при каждом шорохе мгновенно просыпался и глядел на травника и Зерги — пристально, недобро, но без злобы. И то хлеб, если подумать.

Жуга вздохнул. Прошёлся пятернёй по волосам.

— Не знаю, — наконец сказал он. — Я уже давно не думал о любви. По правде сказать, любовь — это такая штука, которая не спрашивает, веришь ты в неё или не веришь. От веры здесь вообще ничего не зависит. Когда я был моложе, я думал, что любовь — это когда ты не можешь жить без другого человека, когда тебе плохо, если этого человека не ту рядом. Потом, сколько-то лет спустя, мне стало казаться, что любовь — это когда ты просто хочешь, чтоб любимый человек был счастлив...

— Счастлив? — перебила его Зерги.