Кукушка

— Смотри, Октавия, смотри внимательно, — поучал он. — И вы, господин Каспар, смотрите, пригодится. Хм... Вы, я вижу, пользуетесь колотушкой, а это маршевый барабан, на нём играют палочками. Он двусторонний, у него две кожи: одна сверху и другая снизу, видите? Сейчас мы малость их подправим. Сперва натягиваем верхнюю, равномерно, так, чтоб не было пузырей и складок... Только не надо тянуть всё подряд! По одному, по одному... так... Теперь стучим и слушаем, чтобы везде, у каждого витка, была одна и та же нота... так... теперь вот так... Хо-хо! А ведь неплохо получается! У вас хороший барабан, господин сицилиец, только малость запущенный. Верхняя кожа и нижняя должны звучать в одном тоне, это называется «звучать в унисон». Верхнюю мы натянем средне, а нижнюю настроим чуть повыше. Верёвки тянем туго, но не слишком, а не то наш барабан получится трескучим... Ага — слышите, слышите, как запело дерево? То-то! Если вы играете вторую и четвёртую доли и вам не нужен отскок, настраивайте ниже, но сейчас это не нужно. И торопиться ни к чему, стукнули — прислушались, стукнули — прислушались. Один барабан не похож на другой — разное дерево, разная кожа... У каждого свой норов. Они будто живые. В одном помещении они звучат божественно, в другом — отвратительно. Если хотите знать, что я на этот счёт думаю, так, по мне, в этом есть что-то волшебное. Тут нельзя ничего объяснить на пальцах, тут только уши помогут...

Фриц был настроен скептически, он вполне разделял мнение скрипача Феликса: барабан и барабан — чего его настраивать? Но Тойфель говорил, тянул, подлаживал, стучал по коже пальцами, его энергия была заразительна, свежа, в ней было что-то дикое и первобытное, ему против воли хотелось верить. И вдруг... барабан зазвучал! Кожа запела от легчайшего удара; звук расцвёл, стал круглым, полным и действительно живым. Октавия восхищённо ахнула, остальные тоже переглянулись. Карл-баас покашлял в кулак и поднял брови: ишь ты! Задира Феликс поджал губы. А Тойфель встал, повесил барабан на плечо, поставил ногу на скамейку, взял на изготовку палочки, выдохнул так, будто хватил самогонки, подмигнул Октавии и ну выдавать бои и дроби! Пыль с потолка! Палочки так и мелькали, старая корчма будто раздалась, стала шире — барабанный грохот раздвигал пространство, в окнах завибрировали стёкла. Перепуганный хозяин выглянул из кухонного проёма и разинул рот. Октавия зажала уши, но смотрела на Тойфеля едва ли не с восторгом. Фриц тоже слегка обалдел.

— Эх, посторонись душа, перешибу! — воскликнул Тойфель, скаля зубы, выдал напоследок оглушительную сдвоенную дробь, подкинул палочку, поймал, подкинул барабан и тоже поймал и протянул всё Карлу Барбе. Итальянец, ошеломленно моргая, уставился на свой инструмент как на какое-то чудовище.

— Слышали, а? — ликовал тем временем дер Тойфель. — Вот так и надо, так и делайте теперь, как я показал, если хотите, чтобы сердце радовалось! Да держите же, держите ваш барабан. Ох и гулкий он у вас! У моего кадло побольше, я поэтому на верхнюю кожу набойку наклеил, а вам не надо — это в доме эхо от него идёт, а там, снаружи, если площадь или улица, то в самый раз, лучше и не бывает...

Тут повариха кончила возиться со стряпнёй и подала вино, жаркое и тушёную капусту. Все загомонили и полезли до стола. Корчмарь принёс им фасоль с толстыми колбасками, хлеб и запотевший кувшинище с пивом и задержался у стола, вытирая передником мокрые руки.

— Эк вы мне тут прогремели всё! — уважительно сказал он. Говорил Хендрик Ян медленно, растягивая гласные, что сразу выдавало в нём уроженца Гельдерна. — Вам, господин, в любом полку цены бы не было, такой вы ловкий барабанщик, — продолжал он. — И вообще, я вижу, парни вы крепкие. Не туда ли направляетесь вы, а-а? Небось завербоваться хочете в какой-нибудь рейтарский полк? А что, нынче люди там в цене.

— Пушечное мясо нынче в цене... — с оттенком недовольства проворчал дер Тойфель, однако разговор поддержал. — А что, любезнейший, солдаты часто ли сюда заходят?

— Служивые-то? Ча-асто, — согласился корчмарь. — Бывает, что по нескольку раз в де-ень. И то: с тех пор, как начали осаду, у меня другой-то публики мало, ма-ало публики другой... А вы не в а-армию, значит. Ага... Ну, тогда вам надо бы направо двигаться, направо, да. На север. Там же рынки, там зали-ив, каналы, корабли-и. Вы ж понимаете, о чём я говорю, понимаете, да-а?

Появился Йост — вошёл и присел на уголке скамьи как бедный родственник. Сидевший рядом Мартин Лютер нацедил ему вина, тот принял кружку с молчаливой благодарностью, заел сырком и навострил уши.

— Может, понимаем, а может, и нет, — уклончиво ответил Тойфель, который, похоже, взял переговоры на себя. Корчмарь вполне мог быть шпиком, мог работать на Корону или на повстанцев, или быть, как это называется, «двойным флорином», то есть работать на обоих. Остальные гистрионы медленно, но верно насыщались — это был великолепный повод помолчать, пока дер Тойфель, как настырный крыс-разведчик, «щупал обстановку». — А что вокруг творится, что за слухи ходят?