Культурная индустрия. Просвещение как способ обмана масс

Кастратоподобный голос крунера по радио, красавчик, крутящийся подле богатой наследницы и прямо в смокинге летящий кувырком в бассейн – вот примеры для тех, кто сам стремится соответствовать требованиям системы, которым она пытается его подчинить. Каждый в состоянии сравниться со всемогущим обществом, каждый может стать счастливым, если только целиком отдастся ему во власть, откажется от своих притязаний на счастье. В индивидуальной слабости общество видит свою силу, а от этой силы немного перепадает и самому человеку. Отсутствие сопротивления является доказательством того, что перед нами – надежный член общества. Это нивелирует трагическую составляющую, когда-то заключавшуюся в том, что личность пыталась противостоять обществу. Трагедия воспевала «мужество и свободу чувства перед мощным врагом, перед бедствием высшего порядка, перед проблемой, возбуждающей ужас»[15]

. Сегодня она деградировала до состояния ничто, ложной тождественности общества и субъекта, а возбуждаемый этой проблемой ужас едва угадывается в ничтожном ореоле трагичности. Однако магический ритуал интеграции, бесконечная милость облеченного властью, находящая выражение в принятии того, кто ей не сопротивляется и покорно глотает свое недовольство, – это фашизм. Его отблески просматриваются в том, с каким милосердием Дёблин позволяет Биберкопфу обрести убежище, просматриваются они и в кинолентах социального характера. Вообще сама способность пересидеть и переждать собственный крах, во многом опережающая трагизм ситуации, весьма свойственна новому поколению: его представители могут браться за любую работу, поскольку сам процесс труда устроен так, что ни на одной они надолго не задержатся. Это напоминает о печальных попытках солдата, вернувшегося с войны героем, заново встроиться в жизнь, о том, как поденный рабочий в итоге принимается вступать в союзы и прочие организации полувоенного толка. Искоренение трагедии лишь подтверждает, что был искоренен индивидуализм.