Культурный разговор

– В основе во всех театральных вузах, наверное, лежит система Станиславского, учат верить в предлагаемые обстоятельства, анализировать роль – с чем пришел, во имя чего, какую телеграмму, как говорил Гончаров, посылаешь в зал, учат выстраивать биографию своего героя или героини до появления на сцене. Как мне кажется, Щукинское, и вообще школа Вахтангова отличается тем, что здесь очень легко соединяют драму и комедию, задушевность и характерность, что всегда меня поражало у таких великих актеров, как Николай Гриценко, Михаил Ульянов, Николай Плотников, Юлия Борисова – в общем, у всех великих вахтанговцев.

– У вас был ленинградский период. Я вас видела в Театре драмы им. Пушкина в спектаклях «Иванов» и «Дети солнца». Были очень интересные декорации Марта Китаева, постановка Арсения Сагальчика. Как вы оказались в Ленинграде?

– Так я же вышла замуж за Фетина, и поскольку он уже десять лет работал на «Ленфильме», а я только два года в театре Вахтангова, чтобы не срывать его с места, я, как декабристка, и переехала в Ленинград. Фильм «Донская повесть» к тому времени уже прошел, и первые два-три года в Ленинграде были очень сложные. Я не умела ходить и предлагать себя в театры, а в кинематографе после шолоховской героини предлагались роли разбитных баб. Я прозябала в состоянии растерянности и ощущения, что все кончилось. Фетин тогда тоже сидел без работы, в долгом простое, запрещались сценарии, а после пошли «Виринея», «Журавушка», «Угрюм-река»… И вот я пошла смотреть какой-то спектакль Арсения Сагальчика, а мы уже были знакомы, и он предложил Лизу Протасову в «Детях солнца» Горького. Я удивилась – какая я Лиза? Сказала, что он берет на себя непомерный труд, потому что я уже отвыкла от сцены. Но все же мы стали работать. Замечательным партнером был Игорь Олегович Горбачев, на репетициях у него бывали гениальные моменты. Он с уха работал, под радиосуфлер, текст некогда было учить – он и преподавал, и директорствовал… Я почувствовала вкус работы на сцене. Но я не была в штате театра. Меня это очень устраивало: пришел, отыграл, не обязан на собраниях принимать чью-то сторону.

– А как вам ленинградская публика, не показалась ли она вам холодноватой и чопорной?

– Да уж, в Петербурге публику на мякине не проведешь! И тогда, и сейчас… Эти годы совпали с бурным и ярким временем в моей жизни, в смысле моего возраста, состояния, жадности к жизни, к общению, любопытства. Поэтому я не почувствовала холода, хотя не скрою, я до сих пор помню, как идешь по Кировскому в плюс 27, переходишь на теневую сторону – изморось, хочется сразу что-то набросить. Наверное, не успевает прогреваться камень, столетиями впитывающий в себя влагу.

– Как вы очутились в Театре Российской армии, где служите уже тридцать лет?

– В свое время Роза Сирота, правая рука Георгия Александровича Товстоногова, потом работавшая у Олега Ефремова, предложила мне сделать спектакль «Супруги Каренины» на двоих с Изилем Заблудовским, а позже – моноспектакль «Настасья Филипповна».

Я же в свое время даже у Товстоногова побывала, но так и не смогла преодолеть свой страх перед ним, он меня пригласил на главную роль в «Оптимистической трагедии». Когда я входила и видела его, у меня все скукоживалось, я становилась корявой, тупой, я боялась одного его вида. Так трепетала внутренне перед этим великим человеком. Помню, как Олег Борисов мне говорил (мы с ним снимались вместе в «Виринее»): «Терпи, терпи». Но я была уже взрослой женщиной, терпеть, испытывать этот страх было неловко перед самой собой, и я написала благодарственное письмо с уважительным поводом и рассталась с этой идеей. Роза Сирота тогда предложила моноспектакль, «Настасью Филипповну», а Достоевского она знала наизусть, работала над спектаклем «Идиот» с Георгием Александровичем. И когда главный режиссер Театра Советской армии Юрий Иванович Еремин приступил к репетициям «Идиота», они пригласили меня на роль Настасьи Филипповны.