Культурный разговор

– Но вам, как ни смешно это звучит, удалось сделать Смерть очень живой. Она выполняет некое веление рока, она на работе, работящая женщина, причем несчастная и одинокая. Вы говорили о том, как вам приклеили ярлык «русская березка», а тут ничего похожего – в экзотической испанской пьесе играет Людмила Чурсина, даже не женщину, а что-то, некое существо, и при том наполняет это жизнью, обаянием. И последняя ваша работа, Лив Штайн в спектакле «Игра на клавишах души», – это женщина интеллигентной профессии, пианистка. Скажите, вам важно понять изнутри свою героиню и как-то пристроиться к той почве, из которой она выросла?

– Да. Я пытаюсь. И режиссер Александр Васильевич Бурдонский, с которым мы выпустили уже четвертый спектакль, всегда требует, чтобы мы знали биографию своих героев, фантазировали. Пьеса очень сложная – о любви, о чуткости. Героиня – великая пианистка с гениальным слухом, но лишенная другого слуха, к близким… Героиня потеряла сына, собственно, она его и не знала, будучи одержимой Рахманиновым, и муж у нее был постольку-поскольку. И когда ее девятнадцатилетний сын уходит из жизни, она бросает сцену, пианино убирает в подвал и четырнадцать месяцев пьет лекарства, она опустилась, в какой-то саркофаг себя заключила. Появляется молодая девочка Лора, которая знала Генри, ее сына, и тут начинается детектив. И в конце концов Лора ее вытаскивает из саркофага, героиня возвращается к музыке. Но кончается все, к сожалению, трагически.

У спектакля такой эпиграф: «Ни один ангел не спустится к тебе поприветствовать тебя. Здесь только ты и я». То есть нам судьбой посылаются иногда ангелы, но мы не умеем их распознавать…

Вы правы, надо как-то приручить характер героини к своей природе. Поступки должны быть убедительны на сцене, даже если мне что-то в ней чуждо. И режиссер этого требует, и в своей жизни пытаешься находить какие-то подобные ситуации. И их очень много, поверьте. Нам только кажется, что мы белые и пушистые. А когда залезешь в свой багаж – там все есть, может, не в такой степени, не так ярко проявленное, но эти качества, инстинкты в нас остались. Меняются обстоятельства, прогресс технический, а человек очень медленно ползет.

– У вас большие залы, даже Малый зал большой – мест пятьсот. Но как-то заполняется, вы же и заполняете, собственно говоря. Я очень рада, что вы выходите на сцену. Как я когда-то сформулировала, ничего не важно, а важно, чтобы птичка в груди пела, просыпаешься – она поет, ты спрашиваешь – будем жить? – будем. Птичка поет, хочется идти на сцену, новые роли осваивать, есть такой жизненный тонус?

– Тонус, собственно, и держит на плаву. Есть необходимость себя держать в хорошей форме, хотя это с каждым днем все труднее. Я понимаю, как актерам сложно уходить со сцены, может быть, лучшая смерть – на спектакле: отыграл, упал и до свидания, зрители, помните меня такой яркой, живой. Но здесь уж как кому на роду написано.

2014

Город по имени Дрейден

Человек символом быть не может. Колебания невесомых частиц создают весьма плотное тело, которое всегда может выкинуть какой-нибудь кунштюк: отдельную личность, скажем, объявляют олицетворением «всего высокого и прекрасного», а ей скучно, она боится смерти, делает глупости, работать не хочет или вообще вдруг склоняется к суете. И чихать ей, личности, что кому-то там непременно нужно иметь идеалы, и поэтому кто-то должен эти идеалы «воплощать». Причем бесплатно.

Как говорится, вам нужно, вы и воплощайте. А то навьючат груз общественных упований – и вперед, моя лошадка. Еще и отчитывать станут, если шаг собьется. Сами-то не пробовали «олицетворять» и «воплощать»? Попробуйте на досуге, что ли.