Культурный разговор

– Есть разные предложения, но сложность таких долгоиграющих историй, конечно, в том, что их потом очень сложно перебить. То, что ты потом играешь, меньше замечают. Думаю, многие артисты с этим сталкивались. После восьми лет работы в «Тайнах следствия» мне было уже очень сложно найти в роли что-то новое: вроде бы и все слова уже сказаны, и все ситуации проиграны в этой истории. Конечно, я понимала, что есть опасность того, что приклеят ярлык – Женя, «Тайны следствия».

– Вы хотите как-то выучить кинорежиссеров смотреть на вас другими глазами? А как это сделать? В кино очень много делается по инерции.

– И в нашем кино особенно. Мы видим, как одного и того же брутального артиста используют все время в образе брутальных героев из сериала в сериал или из фильма в фильм, хотя на самом деле у него, может быть, есть другие достоинства актерские. И, может быть, он очень тонкий человек. Но мы об этом никогда, к сожалению, не узнаем. Мне кажется, что в западном кино все-таки дают артисту возможность рискнуть и попробовать что-то другое.

– Это когда он уже звезда.

– Вы думаете?

– А до той поры никто не будет с ним возиться, а точно так же используют…

– Может быть. Но, конечно, очень не хватает какой-то неожиданности и риска в нашем кино.

– Есть ли актрисы, на которых вы смотрите с любовью, с восхищением (кроме Аллы Пугачевой) в театре и кино?

– В кино я обожаю Одри Хепберн, и из современных актрис моя любимая – Пенелопа Крус.

– А из наших?

– Чтобы узнать актрису, надо много где ее увидеть… Меня поразила Чулпан Хаматова в спектакле с Евгением Мироновым по Шукшину – «Рассказы». Она меня потрясла. Она настолько разная, это настолько смелая работа. Она и в кино интересная, но я никогда не могла предположить, что она вот такая, пока не увидела ее в театре. Для меня очень важно, когда актриса не стесняется, не боится быть некрасивой, острой, может быть, даже уродливой – и если она не боится, она никогда не будет уродливой, потому что это значит, что она свободна, а свобода – это всегда красиво. Не развязность, а именно свобода творческая.

– И вы хотели бы так же рискнуть, сыграть что-нибудь острое?

– Я стараюсь рисковать, а что касается кино, я обожаю играть серую мышь, если мне такая роль достается. Несчастная, одинокая, бледная. Были у меня такие работы.

– А каков род удовольствия в этом? Уйти от себя?

– Мне нравится, как к этим героиням приходит счастье, а оно всегда там, в кино, к ним приходит. Я им очень сочувствую. Мне кажется, очень справедливо, что они находят свою любовь в итоге, что какой-то невероятный красавец обращает на них внимание. Такие простые женские вещи меня прельщают в этом.

– Как зритель к вам относится? Мне кажется, он вас любит. Достаточно ли? Хватает ли вам этой любви?

– Наверное, многие молодые актрисы меня поймут – когда они выходят на сцену, кажется, что все в зале делают «ооо…» Разочарованно. Я долго находилась в этом ощущении. Кажется, что все сидят и думают – ну вот зачем она вышла? И вдруг несколько лет назад я начала открывать для себя, что есть люди, которые меня любят, что есть зрители, которые хорошо ко мне относятся. И это очень приятно, значит, ты нужен. Не могу сказать, что у меня ощущение недостатка любви. Я с таким восторгом и удивлением открыла это для себя. К сожалению, все равно всегда в нужный момент ты забываешь об этом и все равно приходится справляться с собой заново.

– Скажи: есть память обо мне, есть в мире сердце, где живу я… Как у Пушкина. Многие актрисы делают свои поэтические программы, не было таких идей?

– Нет, потому что вообще любая форма общения со зрителем напрямую для меня мучительна. Поэтому я никогда не веду никакие праздники, не бываю ведущей или поздравителем кого-либо. Выйти и сказать что-то от себя – для меня ужасная катастрофа.

– Какова ваша жизнь в репетициях? Семен Спивак, как я понимаю, мало рассуждает отвлеченно, больше склонен к конкретному действию. Каков его метод? Делаете ли вы этюды?