Купание голышом

Короткий отрезок пути до «Дюн ступени II» занял около получаса в напряжении часа пик. Наконец свернув на улицу Чаза Перроне, Странахэн был готов кого-нибудь убить, но усмехнулся при виде прокатного «сабурбана» — желтый каяк привязан сверху, — который стоял на дорожке у дома беглых телепродавцов. Он притормозил рядом с зеленой махиной, опустил окно и стал ждать, пока Джои сделает то же самое. Ничего не происходило. Странахэн всмотрелся в тонированное стекло и с замирающим сердцем осознал, что «сабурбан» пуст.

— Черт, — сказал он и перевел взгляд на дом Перроне. Джои опять пролезла внутрь, что было непросто, если учесть, что желтый «хаммер» ее мужа припаркован на самом видном месте, как и темный седан, то ли «гранд-маркиз», то ли «краун-вай».

Странахэн вылез из машины и быстро зашагал, и тут из-за внедорожника показался третий автомобиль. Белая «тойота» или, возможно, «ауди» — Странахэн толком не разглядел в сумерках. Он сунул руки в карманы и замедлил шаг до праздного прогулочного, наблюдая за женщиной с рыжими кудрями и бренчащими серьгами, которая вылезла из машины.

Когда Странахэн поравнялся с домом, парадная дверь распахнулась и на пороге возник Чарльз Перроне; в одной руке он держал что-то вроде винной бутылки. Другой рукой он поманил рыжую внутрь.

«Так у них вечеринка, — подумал Мик Странахэн. — Какая прелесть».

Пятнадцать

Джои Перроне не планировала ничего ужаснее похода по магазинам. На Диннер-Ки она вытащила каяк из воды и привязала его на крышу «сабурбана». Затем поехала в «Меррик-парк», где купила сумку через плечо, бикини, четыре пары итальянских туфель, холщовую кепку и забавные очки от Версаче. Она почти чувствовала себя человеком, когда заглянула в «Андалузскую кондитерскую» в поисках лимонного пирога.

Потом, откуда ни возьмись, ее снова оглушил тот факт, что муж едва ее не убил. Не умей она нырять, была бы уже мертва, не могла бы радоваться солнечным лучам на голых руках, Норе Джонс[36]

по радио, запаху новой кожаной сумочки. Чаз хотел, чтобы она закончила свои дни в жарком брюхе акулы или обглоданной до костей крабами и морскими иглами.

«Сволочь», — подумала Джои и поехала прямиком к шоссе. Уже через пятьдесят минут она достала запасной ключ из кормушки на своем заднем дворе. Она вошла в дом с черного хода и выключила сигнализацию. Ее сотрясал тяжелый озноб, когда она кралась по знакомым комнатам: от нее нигде не осталось и следа.

По предыдущим вторжениям Джои знала, что Чаз убрал явные напоминания: фотоснимки, одежду, компакт-диски. Но теперь пропало куда больше. Со стен исчезли картины и карандашные эскизы, которые выбирала она. Из книжного шкафа убрана хрустальная фигурка дельфина, которую Джои подарила Чазу на день святого Валентина. В серванте не хватало четырех серебряных подсвечников, подарка от брата на свадьбу. Нигде не видно ее антикварной шкатулки для украшений. И даже в кухне Чаз уничтожил все ее следы. Где орхидея, которая вилась в окне? А ее кофейная кружка? А медная кастрюля, которую она купила, чтобы варить его любимые дурацкие спагетти? Будто она никогда тут и не жила, никогда тут не была, вообще никогда не существовала на свете.

Джои достала из ящика острый столовый нож и прокралась в спальню с твердым намерением изрезать его новые шелковые простыни, которые воняли так, словно их постирали в несвежей сангрии. Чаз, столь привередливый, когда речь заходила о духах Джои, явно позволял своим девкам обливаться любыми тошнотворными жидкостями, какие только встречались на распродаже.

Она занесла нож над головой, но и только. «Слишком патетично, — подумала она, — и не слишком оригинально». Она бросила нож и плюхнулась на кровать — на свою

сторону кровати. Она смотрела на текстурированный потолок, который видела прежде сотни раз, но сейчас ощущала себя незваной гостьей.

Собственно, ею она и была.

Надо отдать Чазу должное. Он тщательно выскоблил ее из дома, когда-то бывшего их общим домом. Плечи Джои задрожали, колени подтянулись к груди, и она обнаружила, что рыдает. Она разозлилась — нет, разъярилась, — что плачет из-за мужчины, который хотел ее смерти.

«Прекрати! — приказала она себе. — Немедленно прекрати.

Я оплакиваю не потерю Чаза. Я оплакиваю свою гордость, свою самооценку и прочую пургу в духе доктора Фила[37]

. Как случилось, что мой собственный муж меня так ненавидит? Что я ему сделала?»

— Ничего, — вслух произнесла Джои в промежутках между всхлипами. — Совсем ничего, блин.

Она села и уголком простыни вытерла глаза.

— В общем, к черту Чаза Перроне.

Джои проскользнула в ванную и поморщилась при виде своего отражения, отекших век и разводов на щеках. Она уселась пописать и обдумать, что делать дальше. На туалетном столике стоял здоровенный флакон подушечек маалокса; их вид поддержал ее боевой дух. «Хорошо бы Чаз заработал язву, — подумала она, — жгучую, кровоточащую язву размером с тортилью».