Купание в пруду под дождем

И вот уже возникли эти Личные Палатки и Гендерные Зоны, отчего возник вопрос, если, коли есть у нас и мальчики, и девочки (где бы ни находилось это место), кое-кто из них, возможно, хочет удрать из своей Гендерной Зоны и заняться сексом. И, как выяснилось, так все было: они хотели, и двое (Рути и Джош) удрали, на следующей же странице, и я обнаружил, выражаясь теми же словами, какие пригодились нам и выше, что «путь рассказа сузился».

Рассказ можно представлять себе как черный ящик размером с комнату. Цель писателя – заманить читателя в этот черный ящик в одном состоянии ума, а выпустить в другом. Происходящее внутри черного ящика должно быть волнующим и неизбитым.

Вот и все.

Каков же дух этого волнения? Писатель не обязан это знать. Он как раз для того и пишет, чтобы выяснить.

Как этого волнения добиться?

Применим метафору стрельбы из лука (часто ли доводится человеку стрелять из лука?): волнения в читателе можно добиться, перестав целиться по мишени и сосредоточившись на ощущении стрелы, слетающей с тетивы. В этой альтернативной версии стрельбы стрела летит в некотором направлении, все время корректирует свою траекторию, и куда б ни воткнулась она… то и есть мишень.

В моем чикагском детстве можно было добыть себе некое жалкое влияние, подражая кому-нибудь из учителей или другому ребенку (твоих размеров или мельче), или «изображая» тот или иной типаж («сварливого соседа», или «хиппи», или «торговца подержанными машинами»). У меня было двое дядьев, которым это здорово удавалось. Они входили в забавный образ и оставались в нем, иногда до странного долго. Меня завораживало, что происходило с людьми, стоило дядьям появиться в комнате – им всегда бывали рады. Теперь-то я знаю, что они импровизировали: оценив публику, они подлаживали свой спектакль под нее, старались развлечь всех, изображая человека, и нередко человек этот был воображаемый. А когда бросали это дело или заявлялись не в настроении, это публику огорчало.

Этот же подход я открыл – или открыл заново – в тот день в компании по природообустройству, когда мне полагалось стенографировать совещание, а я сочинял те зойсовские стишки.

Такой подход можно назвать «следование за голосом».

Возникает замысел голоса – и вперед! Вам просто «охота» изображать этот голос. (И, как выясняется, у вас получается.) Иногда вдохновить этот голос может всамделишный человек. Иногда это некая собственная склонность, которую я преувеличиваю (в рассказе под названием «Водопад» [67], например, я наделил главного героя Морса накрученной версией моего же невротичного, склонного к тревогам обезьяньего ума). Иногда это обрывок уловленной чужой речи (как та строчка из студенческой работы).

Главное, что я хочу сказать о таком способе писать: это весело. Применяя его, я слежу почти исключительно за тем, чтобы поддерживать выбранный голос, – не думаю ни о сюжетных линиях рассказа, ни о том, что там произойдет дальше. Поначалу мне даже бывает не очень внятно, почему человек говорит так, а не иначе. Цель у меня одна: поддерживать высокую энергию этого голоса, чтобы персонаж походил на самого себя, а это означает, как я выяснил, что голос должен все время расширяться. Уловив приблизительные «правила» этого голоса, читатель забеспокоится, если выстроить для него череду предложений, которые (всего лишь) следуют этим правилам. А потому мне приходится постоянно дополнять голос персонажа, чтобы он походил на себя самого. Лучше всего устраивать ему все новые и новые события, события нагнетающие (свежие для него), чтобы он вынужден был отыскивать всё новые регистры своего голоса, чтобы на эти события откликаться. (Если персонаж, говорящий определенным голосом, никогда в жизни не видел лошади, и я ему показываю лошадь, голосу персонажа, чтобы вместить лошадь, придется расшириться.)

В рассказе, о котором речь идет выше («Джон» [68]), я, ежедневно усаживаясь писать, позволял себе, скажем так, подкручивать у себя в голове некий регулятор под названием «Уровень косноязычия». То есть позволял себе быть (еще) более косноязычным, чем обычно, ослабляя саморедактирование-перед-высказыванием, какое мы применяем обычно. Ну то есть играл на слух: «Короче, изображаем серфингиста пополам с корпоративным занудой». Я ставил себе задачу сочинять фразы так, чтоб из-за синтаксиса они получались забавными, но при этом оставались действенными. («И то была последняя соломинка, сломавшая спину моему отказу собственным половым железам».)

А еще я недавно стал замечать одну особенность: корпорации привлекали «типичных» подростков, чтобы собирать их впечатления о том или ином продукте, чтобы действеннее эксплуатировать эту целевую аудиторию («типичных подростков»), и меня поразило, до чего это цинично и вместе с тем разумно – и до чего печально, что какой-нибудь пацан, приглашенный для исследования именно потому, что он совершенно средний, отвечал: «Конечно, запросто!»

О нашей культуре это сообщало нечто интересное.