Купание в пруду под дождем

В моем чикагском детстве старики о славном повороте в истории говорили так: «О, вот это богато». Чеховское введение Пустовалова – богатое.

Внезапно возникает вопрос о природе любви.

С годами у нашей подруги складывается определенная манера публичного выражения личной связи с ее супругом: когда они стоят рядом, она машинально продевает палец ему в поясную петлю.

Он умирает, наша подруга вновь выходит замуж, и мы замечаем, что со своим новым мужчиной она ведет себя так же. Кто бы осудил такое? Да все. Нам хочется верить, что любовь единственна и неповторима, и нам досадно думать, что она, возможно, обновляема и в некотором смысле однообразна в привычках. Когда вы скончаетесь и уйдете в могилу, станет ли ваш нынешний партнер называть его или ее нового партнера тем же ласковым прозвищем, какое он/она адресует вам? Почему б и нет? Ласковых прозвищ конечное количество. Почему это вас донимает? Ну, потому что вы считаете, что любят именно вас

(вот почему дорогой Эд называет вас «киса-муся»), но нет: любовь просто есть, а вы просто оказались у нее на пути. Витая посмертно и незримо над Эдом и слыша, как он зовет кисой-мусей эту крысу Бет, вашу бывшую подругу, а та машинально продевает свой предательский палец Эду в поясную петлю, вы-привидение несколько разочаруетесь и в Эде, и в Бет, а может, и в самой любви. Или нет?

Может, и нет.

Потому что не все ли мы, влюбляясь, ведем себя примерно так же? Когда ваш возлюбленный (возлюбленная) умирает или бросает вас, вы остаетесь собой – и при вашей особой манере любить. А вокруг по-прежнему мир, где все так же полно людей, для любви вполне подходящих.

Далее все быстро, за три абзаца на стр. 4 и 5: Пустовалов утешает Оленьку по дороге из церкви и так ей нравится, что ей всюду мерещится его «темная борода», они женятся – и Оленька теперь думает и разговаривает, как Пустовалов. Нам сейчас будет богато: Оленька станет любить Пустовалова так же, как любила Кукина, – она превратится в него.

Радоваться ли нам за Оленьку? Разочароваться ли в ней? Надо ли нам пересмотреть ее отношения с Кукиным?

Стало быть, все ладно. Написанное уже обретает свойства истории. Но если вы писатель, размышляете вы вот о чем: да, но как Чехов знал, что пора совершить этот скачок – к Пустовалову? То есть как Чехов, сочиняя этот рассказ, «решил» так поступить? Мы желаем это понимать, разумеется, чтобы и нам удался этот ловкий ход, когда придет пора, в каком-нибудь нашем рассказе.

Ну, возможный ответ, например, такой: «А я откуда знаю? Он был гений и просто знал да и всё, видимо».

Но все же какой-то хорошей писательской привычке мы тут научиться можем.

На первых же страницах рассказа Чехов сделал Оленьку особенной, оснастив ее конкретной чертой: влюбляясь, она становится этим человеком. Мы уже поняли, рассуждая о рассказе «На подводе»: стоит (посредством фактов) возникнуть конкретной личности, как мы соображаем, что́ из всего потенциально возможного произойдет именно с этим персонажем и окажется значимым.

Можно сказать, что зародыш сюжета кроется в конкретике черт.

Рассказ: «Давным-давно жила-была женщина, превращавшаяся в любой свой предмет любви».

Чехов: «Правда? А давайте проверим это предположение. Хм-м. Как это проделать? Во, я знаю: убить ее первую любовь и предложить вторую».

Итак, «хорошая писательская привычка» может заключаться в постоянном редактировании в сторону конкретизации, чтобы конкретика возникла и породила сюжет (или, как мы предпочитаем это именовать, «значимое действие»).

Рассмотрим вот эту фразу, которую я постепенно напитаю большей конкретикой:

Некий мужик сидит в каком-то кабинете и ни о чем не думает, и тут заходит второй мужик.

Злобный расист сидит в кабинете, думает о том, как несправедливо с ним обходились всю его жизнь, и тут заходит человек другой расовой принадлежности.

Злобный белый расист по имени Мел, у которого рак, сидит в кабинете у врача, думает о том, как несправедливо с ним обходились всю его жизнь, и тут заходит его врач, слегка зацикленный на себе пакистаноамериканец доктор Бухари, новости у него для Мела скверные, но он, невзирая на это, сияет от радости, поскольку только что получил важную награду.

Что произойдет в этом последнем, более конкретном кабинете, я не знаю, но крепко уверен: что-то произойдет точно.