Купание в пруду под дождем

Если вдуматься, то, что мы делаем (или, во всяком случае, что делаю я, когда редактирую), – не попытка безупречно вообразить, как другой человек читает этот рассказ, а имитировать, как его читаю словно бы впервые я сам.

Как ни странно, это настоящий навык: уметь преображаться в себя, читающего так, словно текст, читанный уже миллион раз, для тебя совершенно нов. Когда читаем фрагмент текста в таком режиме, отслеживая свои отклики и внося соответствующие изменения, читатель видит это как проявление заботы. (Можно сказать, что читатель, впервые знакомясь с текстом, способен наитием увидеть за фразой, которую автор оставил в итоге, множество версий, где заботы о читателе было меньше.)

На мой взгляд, таинство заключается в том, почему вот такое погружение в наш, возможно, своеобразный вкус способно производить прозу, которая говорит с нашим читателем энергичнее, прозу, которая, как читатель чувствует, уважает его крепче.

Возвращаясь к примеру с беседой: одни беседы кажутся уклончивыми, со вторым дном, эгоистичными, а другие – пылкими, непосредственными, щедрыми, правдивыми. В чем разница? Я бы сказал, в присутствии

. Присутствуем ли мы в той беседе или нет? Есть ли напротив нас человек или нет его? Сочиняя художественную прозу, мы разговариваем с читателем, но у нас есть замечательное преимущество: возможность совершенствовать разговор с каждой проходкой. Возможность все более внимательного присутствия. Если читаем, и что-то утаскивает стрелку в область «О», это подсказывает нам, что в миг написания мы не присутствовали. (Когда я пишу: «Оранжевый закат был чудесного оранжевого оттенка», – это говорит о том, что, записывая это, я не присутствовал. То ли дело теперь. Или, во всяком случае, у меня есть такая возможность.)

Итак, редактирование можно понимать как практику отношений; как видение того, что улучшает отношения между нами и читателем. Что делает эти отношения сильнее, прямее и искреннее? А что пускает под откос? Воодушевляет то, что мы не обречены задаваться этими вопросами абстрактно; их можно задавать точечно, применяя наш прибор к фразам, предложениям, фрагментам и так далее, из которых и складывается рассказ, при этом подразумевая некую связность отклика между читателем и нами.

Разница между фразой, дарящей удовольствие, – она ощущается как живая, правдивая и неопровержимая, – и подвигающей читателя переходить к следующей, и той, что читателя раздражает и выкидывает из рассказа, состоит в том… ну, я, похоже, неспособен завершить это предложение ничем обобщающим. Да и толку в этом никакого. Чтоб быть писателем, мне нужно лишь прочитать ту или иную фразу в своем сочинении в конкретном контексте в определенный день, с карандашом в руке, и изменить его так, как мне покажется нужным.

А затем проделать это вновь и вновь – пока она не подарит мне удовольствие.

Хозяин и работник

Лев Николаевич Толстой

1895

Хозяин и работник