Купец и русалка

– Хорошо, что слушаете. – Доктор Терехов сердито покраснел. – Ни с одной из этих гувернанток у нас ничего не получилось. Ничего! Они все уверены, что дочь моя больна рассудком. Хорошие, порядочные женщины с большим опытом воспитания детей. Я всех нанимал по рекомендациям. И все они говорили мне, что ничего подобного не встречали. А она всех их возненавидела. Каждую. На последнюю мамзель, француженку, хорошую, кроткую, даже замахнулась. Та в слезах уходила. Сразу, разумеется, попросила расчет. Я всё компенсировал. И мы с Татой опять остались одни. И тут появились вы. Я не строю никаких планов. Далеко-идущих. И у меня нет никаких иллюзий. Отнюдь. Но давайте хотя бы попробуем. В вас есть что-то, что слегка напоминает её саму. Так мне показалось. И кто знает? Может, именно вы и сойдётесь. На самом деле она умна до крайности.

Он вдруг замолчал.

– Григорий Сергеич! – пробормотала Елена Антоновна, чтобы заполнить наступившую паузу.

– Да, что? – Он быстро, горячо улыбнулся.

– Я очень согласна. – Она испуганно взглянула прямо в его блестящие глаза. Её обожгло. – Я очень согласна. На всё как вы скажете.

Он вздохнул с облегчением.

– Ну вот. Мы приехали. Да что вы такая напуганная?

И сжал её локоть.

Не девочка это была, а тигрёнок, слегка одуревший от вкуса и запаха чужой теплой крови, которую он уже где-то лизнул. Как вошла Елена Антоновна в большую докторскую квартиру, увидела горничную с поджатыми губами, так тут же и вскрикнула: прямо на них летел кто-то – не разберешь в темноте кто, – сверкая малиновым, и визг от него исходил тонкий-тонкий, пронзительный. В комнатах не горел свет, а это летящее из темноты существо держало в руке пук зажженых свечей, как сказочный факел. Подлетев, оно повисло на шее доктора Терехова и оказалось длинноногой, тощей и лохматой девочкой в ярко-малиновом неряшливом платье.

– Успокойся, Татка, – сказал осторожно Григорий Сергеич и, боясь обжечься, вынул из её кулака свечи.

Горничная внесла керосиновую лампу и осветила странную картину: высокого доктора Терехова с приникшей к нему дочерью, почти такой же высокой, как он. Она молча, сцепив руки на шее отца, смотрела на Елену Антоновну.

– Вот эта барышня, – сказал доктор приветливо. – Будет заниматься с тобой, Тата. По всем предметам. И жить вместе с нами.

– Вот эта вот барышня? Еще что придумал! – резким и острым как бритва голосом вскричала Тата. – А я не хочу! На что она мне?

– Она никуда не уйдет, – не повышая голоса, сказал отец. – Раздевайтесь, Елена Антоновна. Катя покажет вам вашу комнату.

Горничная привела её в большую, богато обставленную комнату, отворила шифоньер, где, к своему удивлению, Елена Антоновна увидела несколько подходящих ей по размеру платьев, несколько пар туфель, а также муфту, зимние ботинки на шнурках и теплую накидку, оттороченную мехом.

– Всё ваше, – опуская глаза, объяснила горничная. – Никем не надёвано.

Тут только Елене Антоновне пришло в голову, что доктор Терехов готовился к её приезду. Решение его не было внезапным. Что могла рассказать ему умирающая старуха, которая боготворила свою дочку? Что дочка ни на кого не похожа и лучше, умнее её не бывает? Не так прост был доктор Терехов, чтобы поверить этим сказкам. Мало ли что рассказывают докторам на смертном одре! Значит, дело было в другом: что-то зацепило его в самой Елене Антоновне, но что, почему?

Когда Терехов признался, что с чадом его трудно справиться, он открыл Елене Антоновне только часть грустной правды. Но не посвящать же было её во все подробности! Не делиться же с ней мнением коллег, специалистов по душевным заболеваниям, которые советовали хотя бы на время поместить Татку в лучшую московскую клинику, недавно только открывшуюся по настоянию градоначальника Алексеева, где работали исключительно одни светила науки. На это Терехов не пошел бы и под дулом пистолета. Что бы ни говорили его коллеги о том, как прекрасно оборудованы помещения, какой внимательный подобран медицинский персонал, как бы ни уверяли они, что Тате может оказаться полезным сменить домашнюю обстановку, пройти курс различных водных и гимнастических процедур, которые практиковались в новом заведении и по своему качеству нисколько не уступали немецким и швейцарским, – он разве услышал бы их уверения? Несмотря на факты, доктор Терехов представлял себе длинный-предлинный забор, решетки на окнах и тех, которые только бормочут бессвязно, и машут руками, и стонут, и плачут, кого низколобые, сильные няньки хватают за шиворот, тащат, пинают, льют им на затылки холодную воду, а рвоту их не убирают подолгу, поскольку от слез, от лекарств и от страха больных часто рвет. Что её убирать?