Лучше бы он оглянулся. Лучше бы посмотрел ему в глаза подольше, хоть раз в жизни не отвёл взгляда и увидел честно всё, о чём Римус без утайки говорил без слов.
Потому что он не успевает найти его глазами, падая в арку. Медленно, словно с сокрытым смыслом, плывёт над головой тёмный сводчатый потолок. «Как, всё?..»
Я тоже
Дамблдор передаёт Римусу плотный прямоугольный конверт без подписи прямо в вечер битвы в Министерстве, и тому даже нечем интересоваться, что там. Потом он порадуется, что не открыл сразу, а сначала уехал к себе.
В конверте копия завещания. Римус смотрит сквозь строчки документа, не очень-то впуская в себя смысл: дом — тот самый дом дяди, по всей видимости, — и какая-то несусветная гора золота. Как будто бы теперь это принадлежит ему.
Но кроме официальной бумажки в конверте есть ещё одна, подписанная знакомо размашисто. Сириус писал так, когда торопился, не имея возможности выводить идеально изящные буквы.
«Купи себе новые джинсы! Люблю».
«Люблю».
Руки сами собой сжимаются в кулаки, комкая чёртово слово, которое никогда не звучало и уже никогда не будет произнесено. Ярость мгновенно вытравливает нутро — всё не должно быть так, не должно, не должно!
Хочется убедить себя, что злость рождает этот идиотский жест. Внести его в завещание, что? Щедрость-извинение на излёте жизни: прими мои деньги, если уж не меня самого?! Какого хрена, Сириус Блэк?!
Но на самом деле важно, конечно, другое — и Римус расправляет записку, разглаживает на колене, чувствуя, что хочется выть.
«Люблю».
«Люблю».
— Я тоже, Сириус. Я тоже тебя люблю.