Курьер из Гамбурга

В жизни Смольного Общества тоже было кому завидовать, но Варя умела довольствоваться тем, что имела, и была счастлива. Учителя оценили ее прилежание. Правда, у нее не было белой ленты с золотыми полосками – высший знак отличия, и она не входила в восьмерку лучших. Ну и пусть. Если честно говорить, то ей туда, в эту шестерку, и не надо.

Вечная врагиня ее Рогозина тоже перестала досаждать. Детская Веркина любовь к попу давно иссякла, теперь она «обожала» учителя математики, обожала настолько, что выколола себе булавкой вензель обожаемого. У Рогозиной достало ума произвести болезненную операцию на сгибе локтя, так что кровавый вензель был спрятан от чужих глаз под рукавом. Но нежная кожа воспалилась, и именно Варя (через Наталью, конечно) достала примочки, чтобы залечить гноящиеся инициалы. После этого Рогозина стала звать Варю не по фамилии, а по имени, и даже дала «обет дружбы», которым, впрочем, девушки так и не воспользовались.

Душа Вареньки была полна светлым предчувствием. Все в Обществе ждали бала, который был намечен на конец сентября. За три дня перед знаменательным событием мадам де Лафон позвала Варю в свой кабинет и предъявила удивительную посылку. Огромная коробка, опутанная золоченой лентой, а в ней аккуратно уложенное платье полонез на большом панье, цвет – волны залива в солнечный день, подол украшен темной, гофрированной оборкой. К этому чуду красоты еще прилагались изящнейшие туфельки «моль».

– Наряд послал тебе опекун ко дню рождения, – сказала мадам.

Сердце Вареньки тут же откликнулось упоительной догадкой. Это он, он, Федор! Опекун Георгий Александрович больной и старый, сам он не поедет в модную лавку, а потому поручил это сыну. Что платье по поручению старого барина купила экономка, Варе и в голову не приходило. По наивности девушка не знала, что секретари Иностранной коллегии не ездят сами покупать женские туалеты для юных особ, которых посещают только по необходимости.

– Это можно примерить? – с благоговением прошептала Варя.

– Сейчас нет, но ты сможешь надеть его на бал. Если будет великовато, мадам Люли (так звали преподавательницу вышивания и вязания) поможет тебе пригнать наряд по фигуре.

Варя с сожалением погладила гофрированные оборки. В эту же ночь платье явилось к ней во сне. Она не надела его, нет. Оно вело какую-то самостоятельную светскую жизнь, ходило по гостям, бывало в свете, но при этом не изнашивалось, не грязнилось, а приобретало свой характер и еще большую красоту.

Малой неприятностью можно было назвать отсутствие известий от Глафиры. Но расстраиваться по этому поводу не имело смысла. В последней записке сестра сообщила, что некоторое время писать не будет, что к этому ее понуждают обстоятельства. Могла бы, конечно, объяснить, какие обстоятельства, но раз не поясняет, значит, так и надо. С раннего детства Глафира была для нее непререкаемым авторитетом. Последние неприятности, а именно трудности с получением наследства и дурацкой вестью о ее гибели, уже не казались Варе серьезными. Глаша сильный человек, она все преодолеет, а после окончания Смольного Общества они наконец воссоединяться и будут счастливы, счастливы! Пока Варенька мерила жизнь только такой меркой – полноценное счастье и никаких побочных субстанций.

Глафира запретила до времени сообщать опекуну, что она жива, но Варя твердо решила, на балу она откроет Бакунину тайну старшей сестры, и он поможет, не может не помочь. В том, что Федор Георгиевич непременно будет на этом балу, она не сомневалась. Сейчас он вместо отца входит в совет попечителей, он прислал ей платье. На балу будут присутствовать и прочие молодые люди, родственники, и кадеты из Сухопутного шляхетского корпуса. Словом, сердце ее замирало от радостных предчувствий, и она весенним мотыльком порхала по монастырским коридорам.

Бал был великолепен. Бакунина на нем не было. Вначале Варя огорчилась почти до слез, все никак не могла поверить в его предательство, а потом как-то разом вдруг и успокоилась. Платье сидело на ней как влитое, ничего и переделывать не пришлось, музыка играла без умолку, кавалеров было в достатке. Видимо, она преуспела в танце, потому что то и дело ловила на себе восторженные взгляды. А Бакунин никуда от нее не денется. Он или уехал из Петербурга по делам, или приболел, все-таки осень на дворе. Мог и простудиться.

Жизнь покатилась дальше. Все казалось безоблачным. Единственным, что вызывало озабоченность, были предстоящие холода. Тяжело переносить зиму в монастыре. Разве протопишь такую громадину. Мадам уверяла, что сейчас во всех спальнях хорошо прочистили печи, и очень может быть, что они этой зимой не будут страдать от холода.