Кузнец

Но это если мы куда-то ездили. Обычно же, сделав дела, пробежав по городу, на верфи, на пристань, в мастерские, прочитав письма от приказчиков из Благовещенска, Албазина, из других крепостей, приняв просителей, обсудив планы с ближними людьми, я стремглав несся домой. Там было хорошо, как хорошо может быть только в своем доме.

И лучше всего было вечером, когда, пожелав детям доброй ночи, мы уединялись в нашей горнице. Конечно, там было всё, что бывает у любящих друг друга мужчины и женщины, но не только. Там мы выстроили наш мир. Для нашей горницы я заказал особую мебель. Долго объяснял недоумевающим мастерам, чего я, собственно, хочу. Теперь кроме кровати здесь стояли удобные, насколько возможно, кресла, была печка, которую мы называли камином. Почему? Так хотелось. Были долгие разговоры о прошлой и будущей жизни, воспоминания о двух наших Хабаровсках.

– Как думаешь, – как-то спросила Люда, – мы когда-нибудь вернемся домой?

– Не знаю. Думаю, что вернемся. Только не спрашивай, как и когда.

– А как же мы там будем? Ты ведь там даже выглядел иначе.

– Ты же смогла меня другого полюбить, – усмехнулся я.

– Я тебя всякого люблю, – проговорила Люда, прижимаясь ко мне.

Больше мы в ту ночь не разговаривали. Не до того было.

Было у меня одно дело, на которое, если бы не мирная передышка, никогда бы не решился. А тут рискнул. Купцы из империи к нам ездили постоянно. Со многими из них у нас уже установились доверительные отношения. Через них делали заказы на изделия из Китая. Они передавали заказы на наши изделия.

Вот я и решился. Одному заказал в каждый приезд выделывать металлические трубочки с запаянным концом определенной формы. Проще говоря, заказал я им гильзы без капсюля. Другому заказал сами пули.

Вот они и копились. Капсюли делали на месте, как и собирали унитарный патрон.

Китайцы были очень аккуратны. Размеры соблюдались четко. Если попадался брак, они спокойно переделывали. Мы же платили не скупясь.

Тем временем, пока шло накопление патронов, мои умельцы совершенствовали станки. У нас уже были почти человеческие токарный и фрезерный станки. Это было потрясающе. Громоздкие, неуклюжие, они делали свое дело. Большего мне и не надо.

После того как счет патронов пошел на десятки тысяч, занялись следующим этапом проекта. Стали переделывать ружья в казнозарядный вариант, делать нарезки. То есть изготовлять самые настоящие винтовки. Даже не штуцеры, которые уже имеются в мире. Штуцер, как и любая другая пищаль, заряжался со ствола. В такую «винтовальную пищаль» пулю приходилось просто забивать или, позже, ввинчивать. И хотя действенная дальность стрельбы при этом возрастала в два раза, резко падала скорость. Потому долгое время штуцеры популярностью не пользовались. Возможность заряжать с казенной части решала эту проблему.

В особой мастерской, расположенной несколько на отшибе от остального «завода», работали только самые-самые доверенные мастера. Теперь русское Приамурье – это не пятьсот братьев-казаков и пара сотен крестьян, а многие тысячи очень разных людей. Есть ли среди них соглядатаи? Может, и нету. Но береженого бог бережет. Были здесь Клим и Петр. Оба уже женаты.

Петр нашел жену сам. Точнее, даурская красавица нашла его, влюбила и женила. Надо отдать ему должное, он не сопротивлялся.

С Климом всё было хуже. Он единственный из ближних людей был неряшлив, похож на пугало. Терпеть это становилось всё труднее: как-никак люди смотрят. Вот Тимофей с Макаром и приглядели ему вдовушку. Уговорить вдову было непросто. Женщины здесь – профессия редкая, особо ценимая. Впечатления выгодного жениха Клим не производил.

Но уговорить самого Клима оказалось еще труднее. Сама мысль, что в его доме поселится совершенно незнакомый человек, казалась ему невыносимой. Лишь после прямого приказа начальства в моем лице он подчинился, взяв слово, что жена не будет мешать ему работать. Жена, узнав о том, что ее муж, хоть и рвань подзаборная, но совсем не беден, почти не пьет и не собирается лупить ее, увидела мир в новом свете. Теперь Клим ходил чистый, аккуратно и даже богато одетый. Правда, таким он выходил из дома. А возвращался чаще иначе.

Я тоже сидел в мастерской, приходя домой только спать. Уж очень трудное и важное было дело – винтовка. Первый образец переделывали раза три. Наконец получили вполне рабочую машинку. На расстоянии в пятьсот шагов она пробивала кирасу, не особенно затрудняясь. После этого дело пошло. Уже были переделаны больше двух сотен пищалей и даже один «гатлинг», скорострельность которого достигла семисот выстрелов в минуту, когда с голубиной почтой пришла весть, что воевода Пашков отходит.

Пришлось бросить все дела и лететь в Нерчинск. Как я ни старался, но опоздал. Перед кончиной Пашков принял постриг. Хоронили его в монастыре. В монастырь ушла и его жена. Было грустно и больно, что не смог быть рядом в последний час с человеком, которого искренне уважал. Но долго терзаться было некогда.