Кузнец

– Тут такое дело, – говорю. – Гибнут наши братья. Воинский удел такой – защищать и смерть за то принимать. Но у них жены остаются, дети малые. Нет хуже доли, чем вдовья или сиротская. Потому решил я, что семьи, где казаки за нас живота не пожалели, будут получать от казны довольствие за своих отцов, мужей. Помогать им будем всем миром, чтобы из сирот настоящие казаки вырастали. Любо ли вам такое, братья?

Какое-то время люди молча думали. Конечно, и до того жен и детей павших друзей привечали, совсем уж на произвол судьбы не оставляли. Только было это дело личное. Теперь же оно стало общим, войсковым. С одной стороны, новая беда, которой не было. С другой стороны, у каждого сидело, что ведь и его дети голодными, если что случится, не останутся. Словом, решили, что это «любо». Героев похоронили.

Потом начался пир. Как и прежде, на площади, теперь уже замощенной и застроенной кругом, поставили столы, вывалили на них всё самое-самое, что было. А было много чего. Праздновали, пили и веселились до поздней поры.

На следующий день отходили, провожали дауров и бираров с солонами, одаривали их, сами принимали подарки. Только через день началась работа. На этот раз тучи стали надвигаться из Якутска.

Глава 5. «Гатлинг»

Не успел я решить или, по крайней мере, отодвинуть беду со стороны богдойцев, как начались беды от воеводы-батюшки, Михаила Семеновича Лодыженского. Мало тому было, что ясак с Приамурья шел больше, чем со всего остального воеводства. И не одни только меха, а шелк, чай, специи, которые у персов только за золото покупали. Решил он сам в моих землях еще ясак пособирать, отправил сюда сборщиков. Только для моих дауров и тунгусов эти сборщики были такие же тати, как и любые другие. Как поступать с татями, они знали. Так и поступили. Ищите теперь их косточки по лесам да по сопкам.

Когда про негостеприимных данников стало известно воеводе, написал он мне грозное письмо.

Требовал суда над разбойниками, и о том ему доложить. Кто еще тут разбойник, учинить нужно.

Я не стал выпендриваться. Написал велеречивое письмо, что суд строгий и справедливый по государеву слову устроил. Разбойники наказаны. И ведь не соврал. Кто как не разбойники по два раза дань берут? И не за защиту и торговлю, а за просто так. Правда, про это я писать не стал. Зато напомнил, что не плачено в Приамурье казакам жалование уже два года ни денежное, ни хлебное, ни пороховое. А сидим мы, сирые, голы, босы и голодны. Ну, и челом бьет приказчик земель по великой реке Амур Онуфрейко Степанов сын.

На какое-то время заткнулся воевода. Правда, жалованья не прислал. Собственно, кроме пороха, мог бы и подавиться своим жалованьем. Конечно, порох был, только уж очень быстро расходился. Приходилось его тайными путями доставлять. Но успокоился Лодыженский ненадолго.

Отправил он «для ясачного сбора» на Шилку и Амур дворянина Федора Пущина. Это было уже совсем запредельно, поскольку земли за Байкалом уже год как ведал новый воевода Афанасий Филиппович Пашков. Точнее, не новый, а переведенный царским указом из Енисейска. В Забайкалье, получив по сусалам и от бурятов, и от хамниганов, и даже от енисейского казачьего головы Петра Бекетова, отправленного Пашковым в Забайкалье, Пущин бежал на Амур. Мало того, стал здесь мне права качать. Когда ему объяснили, что вам здесь совсем даже не тут, заткнулся, был посажен на струг и отправлен восвояси.

Кстати, про Петра Ивановича Бекетова. Перед самым началом кумарского дела пришел и он. Его казаки смогли поссориться с даурским князем Гантимуром. Тот взял отряд в осаду в новом острожке на Шилке. Страдая от голода, Бекетов со товарищи всё же смог прорваться на реку и по Шилке выйти ко мне. Тут и остался.

Для меня Бекетов был сибирской легендой. Я сам возил его по освоенной части Приамурья. Енисейский казачий голова был уже немолодой, за пятьдесят лет. Он с удивлением осматривал города, крепости, пашни и уже совсем не маленькие стада, пасущиеся на заливных лугах у Амура и Зеи. Дивился одетым в кирасы и стальные шлемы казакам, обилию пушек. С изумлением наблюдал почти родственные отношения между русскими людьми и туземцами.

Словом, решил знаменитый атаман и второй человек в Енисейске дожидаться со своими людьми воеводу в Албазине. Ну, так и я не против. Есть официальный человек в Приамурье, и пусть батюшка-воевода заткнется в Якутске. Но Лодыженский затыкаться не хотел.

Теперь к нам был отправлен отряд в пятьдесят стрельцов с боярским сыном Лонщаковым во главе. При этом ни мне, ни кому из ближних людей оный Лонщаков не представлялся; где его носит, нам тоже не известно. На всякий случай наказал я даурам смотреть за переправами. Лодыженскому же написал, что ведать Амур поручено мне, а боярскому сыну со товарищи здесь делать нечего.