Кузнецов против абвера

Один ушел с Валей, двое остались, молча глядя на меня. Так прошло около трех минут. Валя вышла, и позвали меня. У меня в кармане на боевом взводе со снятым предохранителем лежал «вальтер» со спецпатронами, в кобуре еще один пистолет. В коридорчике перед кабинетом меня встретила черная ищейка, за мной шел один из приближенных. Войдя в кабинет, я увидел Коха и перед ним двоих, которые сели между мной и Кохом, третий стоял за моей спиной, за креслом — черная собака. Беседа продолжалась около 30–40 минут. Все это время охранники, как зачарованные, смотрели на мои руки. Кох руки мне не подал, приветствовал издали поднятием руки, расстояние между нами было метров пять…

Не было никакой возможности опустить руку в карман. Я был в летнем мундире, и гранаты со мной не было. Кох очень придирчиво ругал меня за то, что я решился просить за девушку не немецкой крови. Кох сказал: «Как вы можете ручаться за нее, у нас было много случаев, доказывающих, что нельзя ни за кого ручаться сегодня».

Кох спросил меня, где я служил, в каких боях участвовал, в каком полку, где мои родные, в каких городах бывал, где и у кого работает мой отец, где мать, какая у меня специальность, какую религию исповедую, давно ли я знаю эту девушку, откуда она, почему я предварительно не навел о ней справки в гестапо. Кох заявил мне, что если за каждую девушку, у которой убит отец, придут просить, то нам некого будет посылать в Германию».

Это был, по существу, настоящий допрос с пристрастием. И Кузнецов был не только готов ответить, но и отвечал, причем спокойно и уверенно. Он внутренне благодарил своих наставников за хорошо продуманную легенду, которую он усвоил, как молитву. Когда Кох узнал, что Зиберт его земляк, он оживился и припомнил, что задолго до войны приезжал охотиться в имение князя Шлобиттена и видел там какого-то юношу, а сейчас он сидит перед ним в офицерском мундире.

Но продолжим рассказ Николая Кузнецова:

«В заключение он спросил меня, как и почему украинцы режут поляков, кто, по моему мнению, хуже — поляки или русские, как уничтожить сопротивление поляков и русских одновременно, какого мнения наши офицеры и солдаты о подготовке наступления на Востоке.

Наконец после подробного расспроса о боях на Востоке Кох взял карандаш и написал на заявлении Вали: «С получением работы в Ровно согласен. Кох». Заявление Вали он передал мне и предупредил об ответственности в случае, если Валя окажется шпионкой. Снова приветствия, и я удалился, окруженный охранниками. Они записали мое имя и адрес полевой почты, выпускали меня через другие двери, поздравляли много, даже генерал один (им был главный судья и палач Украины, оберфюрер СА Альфред Функ. — Прим. авт.) пожал руку, затем мы обошли дворец, поблагодарили адъютанта за услуги, последний подарил мне и Шмидту по две пачки папирос. Мы вышли, сдали пропуска и уехали в город».

Так Кох остался жив…

Кузнецов очень переживал неудачу и сожалел, что не надел взрывчатку под мундир. Переживали и в отряде. Однако Николай Иванович не отказался от мысли уничтожить Коха и запланировал осуществить акт возмездия на рождественский вечер 24 декабря 1943 года. Но быстрое приближение Красной армии так напугало гауляйтера, что он провел это мероприятие на два дня раньше и тут же улетел в Кенигсберг.

Медведев не сомневался, что Кузнецов смелый человек, настоящий патриот и готов во имя Родины пойти на самопожертвование. Своим непосредственным помощникам по штабу отряда он так пояснил эту неудачу Кузнецова: «…Я не сомневаюсь, что он не совершил акта возмездия над Кохом лишь потому, что не хотел идти на бессмысленный риск. Я был уверен, что, если в его судьбе еще наступят минуты, когда нужно будет во имя победы пожертвовать жизнью, он сделает это без раздумий».

Пройдет время, и пишущая братия реакцию Дмитрия Николаевича Медведева на неудачную попытку Кузнецова ликвидировать Коха переиначит, развернув ее на 180 градусов. Откуда эти горе-писаки брали такую информацию, даже догадаться трудно. Но есть смысл ее обнародовать.