Квартет Розендорфа

В каждом мужчине таится мальчик, которому не дали возможности реализовать свою жестокость. Когда я смотрю, как они в разноцветных своих мундирах печатают шаг под звуки простой и скучной музыки, в однообразном ритме, надутые, точно индюки, с выпяченной грудью, с задранным носом, довольные собой оттого, что подчиняются варварским законам долга и дисциплины, гоняясь за почетными званиями, готовые душу отдать ради награды за храбрость, меня переполняют отвращение и страх. Они не успокоятся, пока не уничтожат культуру, построенную на протяжении столетий, ценой обуздания страстей. Они не откажутся от права позадаваться перед ближним, продемонстрировать силу, потягаться за какое угодно первенство. Нацизм — всего лишь немецкая форма мужской гордости, преувеличенная оттого, что была уязвлена поражением в войне. Пока они не пройдут парадом победы по какой-нибудь ненавидящей их европейской столице, они не успокоятся.

Даже Литовский, который вынужден был бежать из Германии из-за своего еврейства, — чем он гордится? Тем, что служил офицером в немецкой армии и был удостоен какой-то награды. Как смешно, что он презирает Фридмана, увильнувшего от военной службы.

Некоторые из самых возвышенных свойств человека открываются на поле боя, — сказал нам однажды Литовский. Он не простил мне, что я рассмеялась. Марта рассказывала, что он был оскорблен до глубины души. Но я не собиралась его оскорблять. Я смеялась от отчаяния. Мне было жаль Марту — единственный ребенок, которого она растит, старше ее на два года.

Мы, женщины, расплачиваемся за эту героическую и жуткую придурь мужчин. Мужчина на тысячу лет отстал от женщины, у которой чувство ответственности и милосердие растворены в крови.

В моем сердце нет сострадания к этим образчикам ущербности рода человеческого, которые пользуются преимуществом в физической силе, чтобы грубо подчинить себе женщин, стоящих выше их во всех отношениях, чтобы превратить их в свою собственность. Иногда я просто изумляюсь, почему мужчины мечут громы, когда кто-нибудь более сильный, используя физическое превосходство, захватывает господство над ними. Они ведь никогда не останавливались перед применением силы, чтобы покорить женщину.

Достаточно поглядеть, как они обеспечивают себе женщин, точно мы — приз, полагающийся им за заслуги: за боевое отличие, успехи на бирже, знатность, за литературную известность, за победу на ринге или за какое-нибудь научное открытие. Даже самые утонченные из них бросают порой на нас взгляд торговца, оценивающего товар и прикидывающего, сколько стоит в него вкладывать.

И тогда мне ничего больше не остается, как опустить жалюзи и зажечь свет. В запертой комнате, против пустой стены, закрыв глаза, я могу стереть мужчин из сознания и играть партитуру Баха так, как будто на свете существует только эта музыка, только этот миг…

Иногда мне снится, что мужчины с балкона напротив подходят ко мне и трогают меня своими грязными сальными пальцами. Я просыпаюсь от омерзения и обнаруживаю, что разбудил меня саксофон соседа снизу, с утра разучивающего музыку для свадеб — «сало», от которого меня тошнит.

Доктор Блехер прав — я не люблю общества, я человек холодный, ненавидящий мужчин, сложный, исполненный внутренних раздоров и чего угодно еще. Ну и что? Что толку, если бы я рассказала ему отвратительные подробности своей жизни? Представляю себе, какие мысли пришли бы ему в голову, если бы я рассказала ему, что способна в один день переспать с двумя мужчинами и не вижу в том никакого позора. Каждому из них я дам что-то иное и ни один не будет обделен. Я бы делала это безо всякого стыда, если бы не знала развратную натуру мужчин, которые без колебания воспользуются чужой слабостью. Но если кто-то действительно возбуждает меня, я не стану колебаться. Я никому ничем не обязана. Я сделаю это также ради приобретения опыта, потому что мне необходимо понять самое себя до конца, понять, куда могу я зайти, какое чудище обитает в конце лабиринта, до конца которого я еще не добралась. Только от наркотиков я откажусь. Они мешают владеть инструментом. Физическая любовь может сделать со мной такое, что не под силу ни одному химикату. Их я уже перепробовала, но не нашла ничего особо интересного. Словно долгий обморок, без ощущения времени. А мне трудно отказаться от ощущения времени.