Квартира № 41

Алиса вошла в притихший двор. Мелкоклашки уже разбежались по своим домам, воздух от зимнего холодного заката стал оловянно-тяжелым. От мусорных баков, видимо, уже затушенных, чуть тянуло едкой гарью. Снег хрустел под косолапыми прохожими, похожими своей укутанностью и усталостью на пингвинов. Старичок с косматыми бровями предложил Алисе войти в подъезд:

– Вы чего возле подъезда топчетесь? Холод-то какой. Подождите внутри, коль так надобно.

– Да нет, я тут обожду, спасибо, – ответила Алиса, переминаясь с ноги на ногу.

– Как знаешь, если что, набирай восемьдесят первую квартиру, чаем напою.

Зажглись фонари. Как будто дедушка Морозко начал свой рейд волшебства и сейчас превратит грубого коршуна и хама обратно в ее доброго Костю. Алиса сама была как из сказки, с хрустальными глазами-льдинками, холодными пепельными волосами и фарфоровым цветом лица. Она могла бы сойти за Снежную королеву, но всегда теплое тело выдавал ее человеческую природу.

Алиса вдруг вспомнила, как на лекциях Костя рисовал в ее тетрадях шаржи – «Алиса спящая», «Алиса кашу поедающая», «Алиса сонно-гневная», и улыбнулась. Забыв про холод, достала из сумки «Финансиста» Драйзера и принялась читать под фонарем, чтобы хоть как-то скоротать время, тягучее, как смола. Алиса зачиталась и даже не заметила, как мимо нее в сторону парковки проскользнула Костина машина, а спустя минуту к подъезду подошел и сам Костя, никак не расположенный к беседе с подругой дней студенческих.

– Ну и какими судьбами ты тут?

От Костиной грубости Алисе вдруг стало очень страшно.

– Костя, ты можешь просто объяснить мне, почему? Назвать причину. Ты понимаешь, как это больно, когда вот так… без объявления войны, отложенные встречи, неотвеченные сообщения, невзятые трубки?

– Ну, Алис, не хотел я ни с кем общаться, бывают такие периоды. Неужели так сложно войти в положение и понять?

– А сказать? Просто сказать нельзя? Обязательно игнорировать? Плевать, что я волновалась? – Алиса взяла его за воротник куртки, а потом принялась застегивать молнию. Она все время переживала, что Костя может простудиться. Однако почему-то всегда простужалась сама.

– Ты прекрасно знаешь: случись что, тебе доложат первой.

– Кость… ну не ври ты мне спустя столько лет… Скажи, что не так. Только честно. Я же не уйду, пока ты мне не объяснишь.

– Ты слишком честная и слишком верная. И с тобой неинтересно. Это на ваших бабских тренингах, куда вы вечно с телками ходите, рассказывают, что женщина должна быть верной, надежной, служить мужчине. Дышать маткой или чем там у вас еще принято? – кипятился Костя, ощущая себя прижатым к стенке. – Да ни хрена подобного, Алис, мы в других влюбляемся… У нас башню сносит от взбалмошных и ненадежных, мы им прощаем измены и давимся слезами.

– Ты меня никогда не любил? – испуганно спросила Алиса.

– Кот, я тебя любил и сейчас где-то люблю. Но больше как друга, наверное. И да, я влюбился.

– Лжец! Так сложно было сказать мне правду? Что встретил кого-то?

– Да блин, Алис, я не уверен. Понимаешь, до сих пор не уверен. – Костя виновато отводил взгляд.

– В ней или в том, что я тебе нужна?

– В ней и в том, что ты мне нужна, тоже, – сознался Костя.

Так отхлебнула и Алиса своего девичьего горя. Спустя час после беседы с Костей сердобольный консьерж протянул Алисе носовой платок. Она, в светло-кофейном платье, сидела у входной двери прямо на грязном полу. И у консьержа еще долго звучали в ушах крики исполосованного сердца: «Костя! Я тебя никуда не пущу!», совсем истошное «Не уходи!» и его нелепое и жалостливое: «Кот, ну прости меня…»

Это «Не уходи!» будет звучать эхом в ее голове еще много лет.

Зарываться лицом в его волосы, орошать родинки слезами. Целовать запястья, пахнущие кем-то чужим. Задувать свечи, представляя, что она ветер. Загадать желание, чтобы звезды падали бесконечно. Добавить трагизма в и без того мутный сериал едким комментарием. Читать кому-то мораль, как можно не читать «Двенадцать стульев». Не читав. И не считав, правда ли их было двенадцать в кабинете английского. Решить выучить иврит и не сдвинуться дальше фалафеля и любовников-евреев. Попросить у Деда Мороза глобус. Вспомнить, что его не существует… и попросить кого-то другого… А потом случится странное и местами даже страшное: Алисе перестанет быть больно. Уйдет это ощущение – что кто-то водит солонкой над открытой раной и царапает болячки опасной бритвой. Выздоровеет, вылечится, очнется. Глаза только потускнеют. Но это поправимо – линзы и пара бокалов белого вина. Пока же ее раздирало от боли.

Самым сложным было истребить в своих мечтах маленьких Кость и Алис – они-то вроде ничем не виноваты, кроме того, что Алиса их так ярко и подробно прорисовала у себя в голове. Бернского зенненхунда, что она в мыслях поселила вместе с ними в трехэтажном доме, можно усыпить или отдать соседям, недвижимость продать, но вот Костики и Алисочки – с ними-то расставаться больнее всего.