Квестер

Никто не заставлял их расстаться со своей «человеческой» половинкой — некому было заставлять. Просто в один прекрасный момент они поняли: ничего нового больше уже не будет, а их «человечность» начала играть с ними в другую игру: всё чаще они испытывали не объяснимую ничем боль, угнетённость, некоторые стали впадать в самые настоящие депрессии.

Браун прозвал это «фантомными болями утраченного тела» — когда болит не орган, которого нет, а тот участок мозга, к которому этот орган был «приписан». Кроме того, считал он, их слабая человеческая психика не прошла испытание Абсолютным Знанием — для неё это была слишком большая ноша.

Первыми «заболели» самые слабые: переутомление человеческой части сознания вызывало галлюцинации, навязчивые идеи, непроходящее чувство вины. Ещё через некоторое время такие симптомы стали проявляться поголовно у всех. И стало ясно, что «человеческий вирус», погубивший в своё время Бестерленд, грозит отравить всю их бессмертную жизнь.

Особенно сильно страдал Пихто. Дед непременно хотел, чтобы его Коленька ушёл от своей стервожены Люськи. Наслушавшись рассказов Дока и Тестера о посещениях друзей и недругов, о возможности влияния на людей, Пихто уверился в том, что сможет «устроить» сыну новую жизнь. Спрашивал: как это сделать, что нашептать при посещении… Его отговаривали, ему твердили, что делать этого нельзя, что последствия будут непредсказуемыми, что внучка всё равно останется при матери, и что его Коленька будет клясть себя до скончания жизни… Пихто и верил, и не верил. То поддавался уговорам и советам, то метался в сомнениях, то порывался сделать всё по-своему. Наконец, поняв, что едва не разрушил жизнь любимого сына и внучки, Дед Пихто впал в какое-то сложное состояние, весьма близкое к земному помешательству. И тогда они поняли, что пора.

Всё, конечно, произошло и так, и не совсем так, как они себе это представляли: процесс оказался и гениальней, и проще самых проницательных предсказаний. Уже превращаясь в водяной пар, они постепенно начали терять своё человеческое сознание, сформированное миллионы лет назад страхами и инстинктивными желаниями древних людей. Они становились чище и просветлённее, они переставали быть личностями, но наполнялись мощной энергией, постепенно становясь единым целым. Ощущения и чувства не исчезли — они просто становились совсем другими, более широкими и сильными, но вот Земля…, она стала уменьшаться…

Когда взрослый человек после долгого отсутствия возвращается в дом, где он родился и вырос, ему всё вокруг кажется маленьким: и комната, и забор, и горка во дворе, и лес… Комната, в каждом углу которой в детстве было своё королевство, теперь с трудом вмещает два чемодана, забор, перелезть через который в детстве считалось высшим достижением, теперь еле-еле достаёт до груди, гора, с которой зимой стремглав неслись детские санки, теперь — просто невысокий бугорок на дворе, а лес… — да как же можно было заблудиться в этой жалкой полоске невысоких деревьев?

Мы растём и наш изначальный мир становится меньше, он ужимается, уступая место новым знаниям и новым мирам. И чем шире становится наше сознание, тем меньше места в нем занимает изначальный мир, тем меньше становится он сам. Так происходило и сейчас: огромная планета, населённая миллиардами миллиардов существ, покрытая бескрайними океанами и лесами, обширными пустынями и лугами и увенчанная огромными горами, стремительно уменьшалась в их сознании, постепенно становясь лишь одной из десятков, затем сотен и, наконец, тысяч таких же… маленьких и хрупких планеток, разбросанных по Вселенной.

Тестер и Эрик, Док и Кейт, Хась и Браун — их «детство» закончилось, все они стремительно росли, в них входило огромное новое знание и Земля, их изначальный мир, ужимаясь, становилась всё меньше и меньше…

Молекулы водяного пара, из которых они состояли теперь, поднимались всё выше, сливались в облака, перемешивались, теряли связи между собой, и им порой уже трудно было различить, где Кейт Вульф, а где Дед Пихто, где Мак-Нейми, а где Фред Ласки, где Эмма Вульф, а где её муж Шелдон… Но они так и не сказали ещё друг другу последнего «прощай», а ветер уже подхватывал их, смешивал и нёс над Землёй. Им казалось, что уже всё кончилось, и они испытывали бесконечное сожаление: ведь всё произошло так неожиданно, и так скоротечно…

Но в этот же миг все одновременно поняли, что если они испытывают жалость, если грустят, то ещё осталось в них что-то человеческое! И вот разбросанные ветром облака слились, наконец, в огромную фиолетовую тучу, полную энергии, силы и информации…, и здесь, на очень короткий момент, на миг, краем окончательно исчезающего человеческого сознания они увидели вдруг и себя, и своих товарищей, превращающихся в миллиарды крохотных капелек воды, повисающих в пустоте и готовых вот-вот хлынуть на Землю освежающим дождём. И именно здесь они снова собрались вместе — словно обнялись в последний раз перед вечной разлукой — и именно сейчас смогли шепнуть, наконец, друг другу то самое печальное слово: «Прощай!».

— Прощай, Эрик!